Эпитет у Моэма (по материалам романа «Пироги и пиво»)

Стилистический эффект оксюморонного эпитета определяется нарушением типовой сочетаемости: в атрибутивную группу объединяются слова, не способные в норме сочетаться друг с другом благодаря наличию в их смысловой структуре сем противоположного значения. Такими словами могут быть прямые антонимы – либо однокорневые, либо разнокорневые. Например: Connie heard Clifford talking to Mrs. Bolton, in a hot, impulsive voice, revealing himself in a sort of passionless passion to the woman – «Конни услышал, как Клиффорд говорит с миссис Болтон, горячим импульсивным голосом, обнаруживая свою бесстрастную страсть к этой женщине» (Лоуренс), I drew a curtain over the sun-flecked faces …, the wise foolishness, the lost glory – «Я задёрнул занавеской тронутые солнцем лица …, мудрая глупость, утерянная слава» (Пристли), It is more than just a sort of laborious idleness? – Это не просто усердная праздность? (Моэм).

Компонентный анализ слов, входящих в оксюморонное сочетание, методом сравнения словарных  дефиниций, выявляет столкновение сем, взаимоисключающих друг друга по смыслу. Так, в словосочетании wise foolishness сталкиваются семы “having experience, knowledge, good judgment” и “without reason, sense or judgment, unwise”. В словосочетании laborious idleness сталкиваются семы “hard working” и “doing no work”.

Таким образом, семантическая  структура оксюморонного эпитета  характеризуется: а) наличием в смысловых  структурах определения и определяемого  сем противоположного значения; б) наличием в смысловой структуре определения  семы эмоциональной оценки или эмоционального восприятия действительности.

3. Гиперболические эпитеты

Третья разновидность  безобразных эпитетов характеризуется  наличием в смысловой структуре  определения семы интенсифицирующего значения. В основе таких эпитетов лежит тот же процесс, что и в основе стилистического приёма гиперболы, - чрезмерное преувеличение степени какого-либо признака, присущего определяемому предмету; поэтому мы называем такие эпитеты гиперболическими.

Гиперболизованная степень признака всегда связана с авторской субъективной оценкой. Гиперболический эпитет намеренно преувеличивает какой-либо признак предмета, доводя его до гротескных размеров, с целью особо выделить какую-либо сторону предмета, которая вызывает особую эмоциональную реакцию автора. Автор умышленно преувеличивает этот признак, и читатель знает об этом.

Интересное замечание о природе  гиперболы сделал А.А. Потебня: «Гипербола есть результат как бы некоторого опьянения чувством, мешающего видеть вещи в их настоящих размерах. Если упомянутое чувство не может увлечь слушателя, то гипербола становится обыкновенным враньём». (Потебня, стр. 355)

Как и всякий другой тип эпитета, гиперболический эпитет характеризуется  сложной смысловой структурой. Во всяком гиперболическом эпитете  можно выделить три слоя информации – и, соответственно, три семы: 1) предметно-логическая информация – сема понятийной соответственности, указывающая на какой-либо признак предмета; 2) информация о степени интенсивности данного признака – сема интенсифицирующего значения; 3) информация об эмоциональном восприятии и/или субъективной оценке говорящим данного признака – сема эмоциональности и/или сема субъективной оценки. Распределение вышеперечисленных сем в смысловой структуре гиперболического эпитета может быть разным: все семы могут занимать равноправные позиции в смысловой структуре, либо какая-то из сем – чаще сема субъективной оценки или сема эмоциональности – выдвигается на первый план, вытесняя на периферию смысловой структуры сему понятийной соотнесённости.

В словосочетании lethal prices «смертельные цены» в слове lethal на первый план выступает сема интенсификации значения, в то время как сема понятийной соотнесённости отодвигается на периферию смысловой структуры и воспринимается только опосредованно, через свою связь с семой интенсификации значения (букв.: price so high as to cause death). Наряду с семой интенсификации значения реализуется сема эмоциональности, указывающая на негодование, испытываемого героем по поводу чрезмерно завышенных цен.

В сочетании a whale of a price в слове whale сема предметной соотнесённости также отодвигается на второй план. Основой смысловой структуры эпитета становится сема большого размера, отражая один из признаков формального понятия, передаваемого словом whale, на которую наслаивается сема интенсифицирующего значения. Несколько слабее выражена сема субъективной оценки.

В словосочетании inhuman regular teeth на первый план выступает сема эмоциональности. Слово inhuman относится к определяемому teeth не непосредственно, а через определение regular и выражает гиперболизованную степень признака, обозначаемого словом regular: regular to a degree of inhumanity, not showing the characteristics of human beings. Основой смысловой структуры эпитета становятся семы отрицательной субъективной оценки и эмоциональности, также отрицательного характера (выражение неприязни, испытываемой автором к персонажу – обладателю чересчур ровных и правильных зубов).

 Гиперболические эпитеты в  высшей степени подвержены стиранию  их выразительности. Тот семантический  процесс, которому они обязаны своим существованием, - преувеличение признака – приводит и к быстрому потускнению их гиперболического характера. Век гиперболического эпитета короток – язык постоянно обновляет запас даже привычных гиперболических эпитетов, т.к. очень быстро они перестают восприниматься как таковые.

Однако даже привычные языковые гиперболические эпитеты, в которых  сема интенсификации значения закреплена в словарных дефинициях (такие, как  tremendous, enormous, huge, vast, immense, gigantic и т.п.) не теряет способности выражать яркие эмоциональные и оценочные коннотации. Это связано, по-видимому, с тем, что для всех этих слов характерно значение увеличенности, гиперболизации сравнительно с нормой качества, а всё, что «отличается от стандартного, что больше, интенсивнее обычного, как правило, вызывает ту или иную эмоцию (изумление, восхищение, возмущение и т.д.)».

В смысловой структуре слова  fabulous в словаре зафиксировано значение “hard or impossible to believe”, поэтому в словосочетании fabulous luxury его можно рассматривать как привычный гиперболический эпитет; тем не менее он прекрасно передаёт эмоциональное состояние героини, восхищённой и немного напуганной богатством и роскошью отеля, в котором ей предстоит работать.

Слово marathon имеет значение имеет значение “any long distance event”, также закреплённое в словарной дефиниции. В качестве привычного гиперболического эпитета в словосочетании marathon talk оно указывает на большую продолжительность беседы.

4. Антономасийные эпитеты

В языке художественной литературы весьма широкое распространение получили эпитеты, в основе которых лежит стилистический приём антономасия. С точки зрения морфологического выражения такие эпитеты, которые можно назвать антономасийными эпитетами, представляют собой либо существительное (имя собственное, называющее какое-либо широко известное историческое лицо, или персонаж из мифологии, или литературного героя), либо прилагательное, образованное от такого существительного. Например: Gorgon glance «взгляд медузы Горгоны», Marie-Antoinettish joke «шутка в стиле Марии-Антуанетты», Minerva-like head «голова Минервы».

Лингвистическая сущность антономасийного  эпитета состоит во взаимодействии в его смысловой структуре  двух, одновременно реализованных, типов  значений: предметно-логического и назывного, причём если назывное значение всегда единично и прямо указывает на исторического деятеля или литературный персонаж, то за предметно-логическим значением может стоять целая система признаков, представлений, взглядов и оценок, связанных с данным деятелем или персонажем. Таким образом достигается концентрирование в одном слове некоторого объёма информации, иногда весьма значительного. Само предметно-логическое значение рождается в антономасийном эпитете благодаря абстрагированию какой-либо характерной черты данного деятеля или персонажа. Присущей ему в действительности или приписываемой ему историей и общественной практикой, и отражает принятую в данном языковом коллективе оценку его характера и деятельности.

Чаще всего встречаются антономасийные эпитеты литературного происхождения, причём взаимодействие предметно-логического и назывного значений сопровождается в них метонимическим переносом: имя писателя переносится на его персонажей или имя художника – на характерные черты его картин. Например: Dickensian person «Диккенсовский персонаж», Murillo beauty «красота в стиле Мурильо».

Как и всякий другой тип  эпитета, антономасийный эпитет может  быть дифференцирован в зависимости  от степени устойчивости связи его  компонентов; при этом чем устойчивее эта связь и привычнее эпитет, тем сильнее преобладает в нём социально-оценочное значение над индивидуально-оценочным. Оценочное значение привычного антономасийного эпитета может закрепляться за данным словом в словарной дефиниции. Например: Napoleonic ambitions «наполеоновские амбиции», Herculean effort «геркулесовы усилия».

Если теперь попытаться сопоставить классификацию по семантическому принципу с классификацией по способу  морфолого-синтаксического выражения, то обнаруживается, что здесь нет  одно-однозначного соответствия между категориями сопоставляемых классификаций: каждой морфолого-синтаксической модели эпитета соответствуют, как правило, несколько семантических типов; в свою очередь, каждый семантический тип эпитета может быть выражен несколькими морфолого-синтаксическими моделями.

ГЛАВА III. ЭПИТЕТЫ В ЯЗЫКЕ МОЭМА

Родился Уильям Сомерсет Моэм (1874-1965) в семье преуспевающего потомственного юриста, в ту пору служившего в английском посольстве в Париже. Англичанин, родившийся во Франции, до десяти лет говоривший преимущественно по-французски, - это ли не парадокс? В его жизни их будет не мало. Начальную школу Моэм окончил во Франции, и над его английским ещё долго будут потешаться одноклассники, когда он окажется по ту сторону Ла-Манша. Неудивительно, что в Англии он так и не почувствует себя вполне дома. «Англичан я стеснялся» - это признание взрослого человека.

Детские впечатления  определяют многое в жизни. Французское  детство Моэма, младшего в семье, протекало в атмосфере доброжелательности, ласковой заботы и нежной любви, исходивших от матери. Ему было восемь лет, когда она умерла.

В десять лет Моэм потерял  отца и был отдан на попечение  дяде. Пятидесятилетний викарий был  к племяннику равнодушен. В его  доме мальчик остро ощутил одиночество. Оно не рассеялось ни в начальной школе в Кентербери, где прошло три безрадостных года, ни в Королевской школе, где он продолжил образование. Маленький Моэм сильно заикался, что стало поводом для бесконечных насмешек сверстников и глухого раздражения учителей. Со временем подросток свыкся со своим положением, перестал тяготиться одиночеством, даже начал искать его. Он пристрастился к чтению, тайком совершая налёты на книжные шкафы в кабинете викария.

Состояние здоровья племянника, который рос болезненным ребёнком, вынудило опекуна отправить Вилли поначалу на юг Франции, а затем в Германию, в Гейдельберг. Эта поездка определила очень многое в жизни и взглядах юноши. Гейдельбергский университет в то время был очагом культуры и свободомыслия. Куно Фишер воспламенял умы лекциями о Декарте, Спинозе, Шопенгауэре; музыка Вагнера потрясала, его теория музыкальной драмы открывала неведомые дали, пьесы Ибсена, переведённые на немецкий и поставленные на сцене, будоражили, ломали устоявшиеся представления.

Уже в университете он почувствовал своё призвание, но в респектабельной семье положение профессионального литератора считалось сомнительным. Три его старших брата уже были юристами. Моэм решает стать врачом. Осенью 1892 г. восемнадцатилетний юноша вернулся в Англию и поступил в медицинскую школу при больнице св. Фомы в Ламбете – беднейшем районе Лондона. Позднее Моэм вспоминал: «За те годы, что я занимался медициной, я систематически проштудировал английскую, французскую, итальянскую и латинскую литературу. Я прочёл множество книг по истории, кое-что по философии и, разумеется, по естествознанию и медицине».

Начавшаяся на третьем  курсе медицинская практика неожиданно увлекла его. Три года напряжённой  работы в больничных палатах помогли  Моэму постичь человеческую природу  много глубже, нежели горы прочитанных книг, - он сделал однозначный вывод: «Я не знаю лучшей школы для писателя, чем работа врача».

В 1897 г. был опубликован  его первый роман «Лиза из Ламбета». В романе рассказывалось о мире лондонских трущоб.

Россия давно увлекла его как писателя. Русскую литературу он открыл в детстве, натолкнувшись на «Анну Каренину». Перечитав роман позднее, он нашёл его исполненным неизъяснимой мощи, но несколько тяжеловатым. «Отцы и дети» остались непонятыми в силу незнания русской исторической ситуации. В целом романы Тургенева не задели его глубоко, их идеализм казался сентиментальным, а оригинальность стилевой манеры пропадала при переводе. «Преступление и наказание» потрясло Моэма, и он с жадностью набросился на романы Достоевского. Он вспоминал. Что в сравнение с ними всё остальное померкло, величайшие западноевропейские романы стали казаться искусственными, холодными, формальными. «Помешательство» длилось до тех пор, пока он не открыл Чехова, оказавшегося глубоко родственным ему по духу. Впечатление было настолько глубоким, что он даже начал было изучать русский, чтобы читать Чехова в оригинале. «Чехов расскажет нам о русских больше, чем Достоевский»,- писал он позднее.

Годы между двумя  мировыми войнами заполнены напряжённым  трудом и путешествиями (не считая двух лет, проведённых в туберкулёзном санатории), дававшими ему неиссякаемый материал для творчества. Он выступает сразу в нескольких жанрах: как романист, драматург, новеллист, очеркист, эссеист. Его комедии и драмы соперничают на сцене с пьесами Б.Шоу.

Моэм обладал истинным «инстинктом сцены». Пьесы давались ему с удивительной лёгкостью. Они  насыщены выигрышными ролями, оригинально  построены, диалог в них отточен  и остроумен.

В начале тридцатых годов  Моэм оставляет драматургию, он добровольно сходит с «конвейера успеха».

Говоря о своём стремлении к совершенству, Моэм назвал два  жанра, в которых надеялся достичь  его, - роман и рассказ. Его литературная репутация основывается на таких  романах, как «Бремя страстей человеческих» (1915), «Луна и грош» (1919), «Пироги и пиво, или скелет в шкафу» (1930). Их экранизация прибавляет писателю известности.

Автобиографический роман  «Бремя страстей человеческих» признан  высшим достижением писателя. Написанный в русле традиционного «романа  восприятия», он отличается поразительной открытостью, предельной искренностью в раскрытии драмы души, в этом и заключена его редкостная сила.

Дальнейшее развитие Моэма-романиста всё более связано  с осмыслением этических проблем. В романе «Узорный покров» (1925) он говорит о непременном единстве Добра и Красоты.