Идеи управления в работах Адама Смита

Интересно в данном контексте отметить, что И. Бентам написал Смиту пространное письмо, в котором высказывал сомнения по поводу этой стороны его анализа, оспаривая, в частности, замечания Смита о «расточителях и спекулянтах»4. По мнению Бентама, те, кого Смит называл «спекулянтами», были также инноваторами и пионерами экономического прогресса. Однако Бентам не смог переубедить Смита, хотя выражал надежду на это, однажды убедив себя, что взгляды Смита теперь сходны с его собственными5. Смит понимал различие между деятельностью инноваторов и дельцов, и нет свидетельств того, что его взгляды изменились. Если мы попытаемся понять природу и причины финансового кризиса, то обнаружим, что даже сейчас, спустя более чем два века, эта различие остается значимым.

3

Смит не считал чистый рыночный механизм абсолютным идеалом. Не говорил он и о том, что имеет значение лишь мотив личной выгоды. В «Теории нравственных чувств» Смит чрезвычайно ясно и убедительно продемонстрировал важность мотивов, которые выше своекорыстия, и даже вышел за пределы более утонченной мотивации, которую он называл «благоразумием».

В этой книге есть два важных утверждения. Первое (эпистемологическое): человеком управляют не только личная выгода или даже благоразумие. Второе (из области практического разума): имеются весомые этические и практические причины поощрять мотивы, отличные от своекорыстных (в грубой или более утонченной форме).

Последнее утверждение — одно из самых актуальных в современных дебатах по поводу глобальной финансовой катастрофы. Пожалуй, наиболее отчетливо оно выражено в том разделе «Теории нравственных чувств», где Смит утверждает, что хотя «благоразумие» есть «добродетель, приносящая человеку наибольшую пользу [...], человеколюбие, справедливость, великодушие, желание общественного блага суть добродетели, весьма полезные для прочих людей»6. Последний экономический кризис ясно показал, что для достижения нормального общественного устройства необходимо отказаться от нерегулируемого и неограниченного своекорыстия. Даже Дж. Маккейн, кандидат в президенты США от республиканской партии, летом 2008 г. в своих предвыборных выступлениях указывал на «жадность Уолл-Стрит». Действительно, в последние годы к тому, что мы уже знали из прошлых исследований о недостатках мотивационной ограниченности, прибавились и другие весомые доводы.

Хотя Смит часто обсуждал значимость мотивов, отличных от личного интереса, он заслужил репутацию наиболее ярого сторонника идеи личного интереса как центральной для каждого человека. Например, представляя в двух известных и содержащих подробную аргументацию статьях свою «теорию личного интереса», в которой предполагается, что этот интерес «преобладает у большинства людей», известный чикагский экономист Дж. Стиглер утверждал, что придерживается идей Смита7. При этом Стиглер не был единственным — многие авторы постоянно ссылаются на Смита, обосновывая свои социально-теоретические взгляды. Очевидно, многих экономистов привлекала теория рационального выбора, в которой рациональность отождествляется с разумно преследуемым личным интересом, а некоторые по-прежнему находятся под влиянием этой концепции. Следуя такой моде в современной экономической теории, целое поколение политических аналитиков и специалистов по «экономическому анализу права» продолжают практиковать все то же примитивное мастерство, цитируя Смита и претендуя на то, что нашли у него поддержку своих ограниченных и упрощенных теорий человеческой рациональности.

Кто-то с самого рождения ни на что не претендует, кто-то становится непритязательным со временем, но ясно, что многое из непритязательных положений Смиту было навязано8. Причина вольного толкования его идей в том, что вопрос о рациональности и адекватности личного интереса как мотивации сводят к гораздо более узкому вопросу, какая мотивация необходима для объяснения стремления людей к обмену в рыночной экономике. Смит утверждал, что нет никакой другой мотивации для экономического обмена на рынке, кроме личного интереса. В наиболее известном и широко цитируемом абзаце из «Богатства народов» он писал: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к гуманности, а к их эгоизму»9.

Мясник, пивовар и булочник хотят получить наши деньги в обмен на мясо, пиво и хлеб, которые они изготавливают, а мы — потребители — хотим их мяса, пива и хлеба и готовы заплатить за это свои деньги. Обмен приносит пользу всем, и нам не нужно быть неистовыми альтруистами в стремлении к такому обмену. Это частный вопрос о мотивации при сделке, но не утверждение об уместности своекорыстия для экономического успеха в целом.

К сожалению, нередко при изучении экономической теории из работ Смита приводят лишь процитированный абзац, хотя здесь Смит обсуждает только обмен (а не распределение или производство) и, в частности, мотивацию, лежащую в основе обмена (а не то, что делает нормальный обмен устойчивым: например, доверие и уверенность друг в друге). В других текстах Смит подробно рассматривает роль иных мотиваций, которые влияют на человеческое поведение. Например, он утверждал: «Бумажные деньги, состоящие из банкнот, которые выпускаются лицами, обладающими безупречным кредитом, и подлежат оплате по требованию без всяких условий и фактически всегда оплачиваются немедленно по предъявлении, во всех отношениях равны по стоимости золоту и серебру, поскольку в любой момент в обмен на них можно получить золото и серебро»10.

Смит показал, почему такая уверенность не всегда имеет место. И если сторонники устоявшейся интерпретации Смита в духе «мясника—пивовара—булочника» не способны понять причины последнего кризиса (поскольку у людей по-прежнему есть основания стремиться к обмену даже сегодня, когда для этого гораздо меньше возможностей), то Смит не удивился бы, увидев чудовищные последствия взаимного недоверия среди людей.

Он также показал, что иногда наше моральное поведение тяготеет к простому соблюдению устоявшихся конвенций. Смит отмечал, что человеку, «способному к размышлению», легче увидеть силу некоторых моральных аргументов, чем «большинству людей»11. Но в его работах нет никакого указания на то, что люди при выборе своего поведения в целом систематически уклоняются от влияния иных побуждений — более широких, чем преследование личного интереса. Важно учесть: Смит осознавал, что даже когда на поступки человека влияют соображения морали, он может не замечать этого и считать свой выбор действием, которое соответствует твердо установленным социальным практикам. Вот что он отмечает в «Теории нравственных чувств»: «Большинство людей поступают прилично и в продолжение всей жизни не совершают ни одного поступка, заслуживающего порицания, вовсе не испытывая при этом чувства, которое заставляет нас одобрять такой образ действий. Они поступают единственно на основании общепринятых правил»12.

Это внимание Смита к силе «общепринятых правил» играет существенную роль в анализе человеческого поведения и его социальных последствий. Но ни осознанный выбор, ни следование установленным правилам поведения не должны приводить, по мнению Смита, к неизменной погоне за личным интересом. Это обстоятельство имеет важнейшие последствия для практического разума в добавление к его эпистемологическим достоинствам. И рассуждения индивидов, и социальная конвенция могут существенно повлиять на то, в каком обществе мы живем. Мы не заключены в какие-либо жесткие рамки безусловного приоритета эгоизма. Мошенническая верхушка нечистоплотного бизнеса (такого как, например, American International Group, Inc.) не обречена на неотвратимое стремление к воровству; она выбирает воровство в соответствии со своими наклонностями, не пускаясь при этом в рациональные рассуждения, не говоря уже о соображениях морали.

4

Мысли Смита очень важны для объяснения нынешнего глобального кризиса и для выработки способов не только выхода из него, но и строительства приемлемого, порядочного общества. Однако в его трудах освещаются и такие фундаментальные понятия, как справедливость и беспристрастность. Так как моя книга «Идея справедливости»13, в значительной степени основанная на концепции Смита, завершена, возможно, я смогу показать, какие из моих аналитических рассуждений заимствованы у Смита.

Хотя тема социальной справедливости обсуждалась веками, она стала особенно популярной в XVIII—XIX вв. благодаря европейскому Просвещению. Такому развитию способствовал политический климат, связанный с социальными и экономическими трансформациями в Европе и Америке. В области теории справедливости ведущие мыслители Просвещения разделились на два лагеря, различиям между которыми уделяется гораздо меньше внимания, чем они того заслуживают.

Первый подход был введен Т. Гоббсом в XVII в. и унаследован в разных аспектах такими выдающимися мыслителями, как Дж. Локк, Ж.-Ж. Руссо и И. Кант. Эти авторы сосредоточились на определении идеально справедливых институциональных структур для общества. Такой подход можно назвать «трансцендентальным институционализ-мом», и он имеет две отличительные черты. Во-первых, основное внимание уделяется идеалу справедливости, а не соотношениям справедливости и несправедливости в сравнительной перспективе. Речь при этом идет не о сравнении возможных обществ, каждое из которых может быть несовершенным, а о характеристиках общества, которое нельзя превзойти (transcended) в смысле справедливости. Исследование направлено на определение природы «справедливого», а не на поиск критерия, согласно которому что-то одно «менее несправедливо», чем другое.

Во-вторых, в поисках совершенства трансцендентальный институ-ционализм сосредоточен на исправлении институтов, а не на том, какие общества реально возникнут после этого. Природа общества, которое возникает из любого данного набора институтов, должна зависеть и от неинституциональных характеристик — от реального поведения людей и их социального взаимодействия. При разработке возможных последствий одного набора институтов, а не другого, принимаются некоторые особые поведенческие предпосылки, причем довольно жесткие. С этими допущениями в рамках трансцендентального институциона-лизма осуществляется поиск идеально справедливых институтов, а не путей и способов исправления реальной ситуации в обществе.

Обе эти черты имеют отношение к способу мышления в рамках общественного договора, который был инициирован прежде всего Гоббсом и которому далее следовали Локк, Руссо и Кант. Гипотетический «общественный договор», который должен быть заключен, связан с идеальным набором институтов как альтернативой хаосу, который в противном случае возникнет в обществе. Итоговый результат заключается в построении теории справедливости, которая фокусируется на трансцендентальном определении идеальных институтов и правил.

Но некоторые теоретики эпохи Просвещения — Смит среди них был, возможно, главным — в отличие от трансцендентального инсти-туционализма использовали набор сравнительных подходов, связанных с формами социальной реализации справедливости (ставшими следствием реально существующих институтов, поведения и других факторов). Разные версии такого сравнительного анализа можно найти, например, в работах Смита и маркиза де Кондорсе14, И. Бентама и М. Уолстонкрафт, К. Маркса и Дж. Ст. Милля, не говоря о ряде других новаторов мысли XVIII—XIX вв. Все они хорошо знали подход Смита. Маркс даже упрекал Милля за то, что тот осмелился выразить свою солидарность со Смитом: как далеко пойдет маленький человек, удивлялся Маркс, стремясь поместить себя в один ряд с великим.

Хотя у этих авторов были различные представления об условиях справедливости и они предлагали разные способы сопоставления обществ, можно утверждать, рискуя лишь немного преувеличить, что все они сравнивали общества, которые существуют в реальности или могут появиться, но не ограничивали свой анализ трансцендентальными поисками идеального справедливого общества. Сосредоточившись на сопоставлении реальных социумов, они часто были более всего заинтересованы в устранении очевидной несправедливости, которую обнаруживали в мире: рабства или нищеты, вызванной неправильной политикой, бессмысленно жестоких уголовных кодексов или растущей эксплуатации, унизительного положения женщин.

Различия между двумя подходами — трансцендентальным институционализмом, с одной стороны, и сопоставлением реализовавшихся последствий, с другой — весьма существенны. Первая традиция в значительной степени стала основой сегодняшнего мейн-стрима политической философии в рамках теоретических исследований справедливости. Наиболее убедительное и авторитетное описание такого подхода к справедливости можно найти в работах ведущего политического философа наших дней, Дж. Ролза15. Действительно, в своей «Теории справедливости» (1971) он сформулировал «принципы справедливости», предназначенные для определения идеально справедливых институтов.

Ряд других выдающихся современных теоретиков справедливости также двигались в направлении трансцендентального институционализма (в широком смысле слова). Я имею в виду Р. Дворкина, Д. Готье, Р. Нозика и других философов. В их теориях представлены разные — но неизменно важные — идеи, касающиеся необходимых условий «справедливого общества». Все эти теории объединены общей целью: определить справедливые правила и институты (хотя такое определение имеет разные формы). Характеристика абсолютно справедливых институтов стала главной целью современных теорий справедливости.

Эта традиция не соответствовала духу Смита, целью которого были реальные последствия реформ (а не справедливые институты и установления), и сопоставления (а не трансценденция). Различие двух подходов выражается в вопросах, на которые теория справедливости должна дать ответы. Главная задача для Смита — понять, как можно достичь справедливости в жизни, а Ролз стремился прежде всего ответить на вопрос о том, как определить идеально справедливые институты. Подход Смита имеет двойной эффект. Во-первых, Смит идет по сравнительному, а не трансцендентальному пути, во-вторых, он сосредоточивается на формах действительной реализации справедливости в исследуемых обществах, а не только на институтах и правилах. Учитывая современный баланс сил в политической философии, можно утверждать, что подход Смита предполагает радикальное переформулирование теории справедливости.

Детально теорию справедливости я рассмотрел в книге «Идея справедливости»16. Здесь выделю для обсуждения одну специфическую черту подхода Смита, центральную для предложенной мною теории. Речь идет об интеллектуальной сфере, которая должна стать частью теории справедливости: что нужно сделать, чтобы добиться беспристрастности как одного из основных требований теории справедливости?

5

Мысленный эксперимент Смита связан с методикой «беспристрастного наблюдателя», который может быть и знакомым, и незнакомым. Этим предложенная идея отличается от иных допустимых позиций в рамках теории общественного договора, согласно которым необходимо знать взгляды людей в том обществе, где этот договор заключается. Хотя исследование «рефлексивного равновесия», проведенное Ролзом, может затрагивать взгляды иностранцев, в его структурированной теории «справедливости как честности» соответствующих точек зрения придерживаются члены общества, в котором осмысливается так называемое «исходное положение». Метод «беспристрастного наблюдателя» Смита тяготеет к «открытой беспристрастности», в противоположность тому, что можно назвать «закрытой беспристрастностью»17 традиции общественного договора, ограничивающей спектр возможных точек зрения сторонами договора, то есть согражданами суверенного государства.