Прагматизм и философская герменевтика

Разрыв между традиционной герменевтикой, т.е. герменевтической традицией, как она развивалась  от Ф.Шлейермахера и В.Дильтея до Э.Бетти включительно, и философской  герменевтикой достаточно очевиден. Если в традиционной герменевтике понимание выступает как методологическая, то в философской – как онтологическая категория. Если цель традиционной герменевтики – методически выверенная реконструкция объективированных смысловых интенций, то цель философской герменевтики – анализ структуры герменевтического опыта под углом зрения раскрытия заключенного в нем «мироотношения» (Weltverhältnis), т.е. человеческого отношения к миру.

С середины 1970-х гг. (не в последнюю очередь в связи  с переводом книги Гадамера «Истина  и метод» на англ. язык) начинается «герменевтический бум», затронувший, кроме европейских стран, США и Канаду. При этом идеи Гадамера наиболее интенсивно осваиваются не столько философами, сколько литературоведами, литературными критиками и искусствоведами. В сфере философии влияние Гадамера ограничивается преимущественно немецкоязычным пространством (М. Франк, Р.Виль, Р.Бубнер и др.). В числе мыслителей, воспринявших импульс философской герменевтики, следует назвать австрийского теолога Э.Корета, использующего положения «экзистенциальной герменевтики» (или «герменевтической феноменологии») Хайдеггера и Гадамера для модернизации неотомистской антропологии. Своеобразную версию философской герменевтики предложил П.Рикёр. Он приходит к герменевтике из феноменологии, и в частности из феноменологии религиозного опыта. Важнейший элемент последнего – феномен греховности. Поскольку артикуляцией феномена греховности является признание, которое есть не что иное, как языковое событие, перед феноменологом встает задача интерпретации. Это, во-первых, интерпретация символов греха и вины, а во-вторых, – мифов о грехопадении и избавлении.

ПРЕДПОНИМАНИЕ

В философии Хайдеггера это способ развертывания понимания как онтологического определения человеческого бытия. П. есть изначальное, исходное понимание в отличие от вторичного по отношению к нему и производного от него понимания как метода познания. П. образует пространство созерцания и мышления, непреодолимый горизонт познания. П. не зависит от рефлексии, а, напротив, составляет основу и источник всех очевидностей сознания и самосознания. П. имеет не психологическую и не трансцендентальную природу, т.к. выражает не личностные особенности познания и не всеобщие характеристики познающего субъекта, а сам способ бытия человека в качестве действующего и познающего существа. Структуру П. образуют “пред-мнения”, “предвидения” и “предвосхищения”, составляющие основу человеческого бытия в мире и предопределяющие все его мышление и поведение. Исходная стихия П. – язык. Развивая хайдеггеровское учение о П., Гадамер вычленяет в качестве основного элемента его структуры “пред-рассудок” (Vor-urteil), т.е. дорефлективное содержание сознания, что не следует смешивать с предрассудками в обычном смысле слова. П., которое лежит в основе исходных схем человеческого опыта, задано традицией, имеющей языковую природу. В теологической герменевтике Бультмана П. обозначает “жизненное отношение” к предмету понимания (в частности, к тексту Библии), задающее способ постановки вопроса и тем самым определяющее характер истолкования.

4). В числе основных черт постмодерна называются следующие:

1. Освоение нового способа мышления вне традиционной оппозиции понятий: целое-часть, субъект-объект, центр-периферия, реальное-воображаемое.
2. Отказ от систематизации, от попыток построить стройную систему окружающего мира.
3. Отрицание противопоставления «субъект-объект».
4. «Смерть» субъекта, который перестает быть центром познания, открытие возможности философствования без субъекта.
5. Представление культуры и мира как совокупности текстов.

Постмодернизм полностью  отказывается от стремления преобразовать  мир на путях его рациональной организации, констатируя глубинное  «сопротивление вещей» этому процессу. Отказ от познания мира и, следовательно, его преобразования ведет к игнорированию значимости истины, к утверждению множественности и субъективности истин, к тезису о значении «понимания», а не знания. В этом случае любая систематизация знания теряет смысл, идеалом выступает «единство» предметных полей, уничтожение спецификации и предметной определенности. Отсюда требование соединения науки и искусства, философии и филологии, философии и религии и т.п. Убежденность в том, что «события всегда опережают теорию», ведет к отрицанию всех претензий науки и философии на полноту и целостность выстраиваемых ими картин мира. Можно сказать, что постмодернизм перекликается с идеалами постнеклассической рациональности и пытается создать неклассическую онтологию, связанную с оперированием открытыми динамическими системами, которые не могут и не должны быть описаны в рамках понятий традиционной философии или науки, базирующихся на модели бинарных оппозиций, восходящей еще к Платону. В постмодернизме предпринимается попытка уйти от противопоставления явления – миру, идеи – объекту, означаемого – означающему. Средством этого становится «тотальный критицизм» и «контрфилософский дискурс». Понимание философии как текста или акта говорения приводит к убеждению в том, что философия и ее язык не могут выступать точной репрезентацией и результатом канонических соглашений.

Для постмодернизма характерно отношение к миру как к объекту  осознания, результаты которого фиксируются, прежде всего, в письменных формах. Поэтому мир выступает как текст. Самосознание личности также уподобляется «сумме текстов», вступающих во взаимодействие с иными текстами, которые образуют культуру. «Ничто не существует вне текста» (Ж. Деррида), поэтому все существует внутри текста и определяется контекстуальными интерпретациями, которые проясняются в результате специфической критической деятельности — «различения». В силу того, что мир понимается как бесконечный, безграничный текст, средством моделирования «поля», в котором осуществляются интерпретации, становится аллегория, выполняющая роль кода для рефлексии современной культуры, ситуации. Осмысление концептуальных интерпретаций, прояснение значений требовали разработки нового методологического подхода, каковым стала «деконструкция», направленная на разрушение уверенности в том, что текст обладает единственным и фиксированным значением. Итогом стал разрыв связи между значением и текстом. Утрата «диктатуры смысла» и «диктатуры значения» приводит не только к вожделенному для постмодернизма снятию бинарных оппозиций, но и к упразднению центра, пространственных и временных границ. «Децентрация» связана с упразднением силы власти, что ведет к утрате «периферией» подчиненного положения, к игнорированию значения «доминантных» ценностей и систем, к нивелированию «высокой культуры», к ее низведению до культуры массовой, к эклектическому господству всех стилей, форм и направлений.

Постмодерн характеризуется  растущей эстетизацией повседневной жизни. Жизнь индивида рассматривается  как культурный или эстетический проект, который формирует идентичность человека на основании индивидуального выбора, который приводит к различию в опыте времени и пространства. Согласно постмодернистскому мировоззрению, в окружающем мире не осталось ничего, что не могло бы интерпретироваться как текст. Человек понимается и воспринимается как разновидность текста. Человек становится равнозначен тексту, но он достаточно свободен, чтобы сознательно дать возможность бытию говорить и вопрошать посредством себя. Человек утверждается в мире текста посредством сомнения и возвращения. Осознание себя в мире текста приводит к тому, что происходит превращение мира-текста в особую личность и наделение ее субъективными характеристиками. Текст продолжает существовать сам по себе. Он отделен от автора. У него свое бытие, независимое от создателя. Текст обладает личностными характеристиками и обнаруживает себя как пространство человеческой творческой свободы. Мир постмодернистский – мир вероятностный. В нем реализуется представление множественности процессов бытия и многовариантности единого. Это постижение происходит через понятие ризомы, в котором фиксируется не центрируемый характер текста, в котором всегда существует возможность изменения и выражения плюралистической точки зрения. Ризоматическая культура символизирует новый способ чтения – где читатель является соавтором, взаимодействующим с героями книги и/или кинофильма, так как в постмодернизме все воспринимается как текст.

Постмодернистское мышление – это мышление, инициаторам которого слишком тесно в рамках великой философской традиции Декарта-Локка-Канта-Гегеля-Маркса, обозначаемой сегодня фразеологизмом «философский модерн». Эпитет «постмодернистский» подчеркивает у них стремление выйти за горизонт этой грандиозной традиции, преодолеть, изжить, отбросить ее, трансгрессировать ее историко-культурные традиции, трансцендентировать ее как культуру теоретического мышления скончавшейся эпохи.

«СОСТОЯНИЕ  ПОСТМОДЕРНА» ЛИОТАР

Под «постмодерном» Лиотар представляет состояние современности  — общее направление современной европейской культуры, сформировавшееся в 1970—80-е. Это слово обозначает состояние культуры после трансформаций, которым подверглись правила игры в науке, литературе и искусстве в конце 19 в. Модерн прибегал эксплицитным образом к тому или иному великому рассказу, — как, напр., диалектика Духа, герменевтика смысла, эмансипация разумного субъекта или трудящегося, рост богатства. Суть постмодерна — осознание разнообразия и плюрализма форм рациональности, активности жизни, а также признание этого разнообразия как естественного и позитивного состояния. В постмодерне нашло выражение общее состояние духовной культуры западного общества — падение престижа науки, утрата веры в социальный прогресс, дегуманизация общественных отношений.        

Оценка науки Лиотаром, несомненно, определена постмодернистской философией. Однако присущее мыслителю чувство меры способствовало тому, что образ современной науки не только не был искажен, а, наоборот, четко и ясно прописан.        

Первые главы работы посвящены истории нарративов. Научный дискурс вытеснил некий большой рассказ, суть которого состояла не в раскрытии истины, а в восхвалении общества, со ссылками на вышестоящие инстанции — Бога, Разум, Природу, Мораль и т.п. Особое внимание Лиотар уделяет рассказам эпохи Просвещения, когда герой познания работает ради великой этико-политической цели. Здесь можно видеть, как, легитимируя знание через метарассказ, включающий философию истории, приходят к тому, чтобы задаться вопросом о законности институций, ведающихсоциальной связью, поскольку эти последние также нуждаются в легитимации. Наука с самого начала конфликтовала с рассказами, так как большинство из них является вымыслом. По мере распада нарративной функции теряются ценности, забываются герои, которые их отстаивали, и великие деяния, которые они совершали.        

Лиотар указал, что  наука, отказавшаяся от ссылок на авторитетные инстанции, нуждается в легитимации. На первый план философии науки вышла  проблема доказательства оснований. Собственно, постмодерн — это состояние признания теоремы Геделя о неполноте, принципов, относительности и дополнительности, индетерминизма, синергетики, особенно теория катастроф, концепции Л. Витгенштейна о различии и равноправии языковых игр.         

Лиотар рассмотрел два  основных вида легитимирующего рассказа, имеющие большое значение для современной истории, в частности истории знания и его институтов. Первый имеет субъектом человечество как героя свободы. Все народы имеют право на науку. Если социальный субъект не является все еще субъектом научного знания, значит, ему помешали в этом духовники или тираны. Право на науку должно быть отвоевано. Мы встречаем обращение к рассказам о свободах всякий раз, когда государство непосредственно берет на себя заботу об образовании «народа» под именем нации и его наставлении на путь прогресса. Рассмотрение др. вида легитимирующего рассказа — связи между наукой, нацией и государством — дает совершенно иную картину. Это проявилось во время создания Берлинского ун-та в 1807—1810. Он оказал значительное влияние на организацию высшего образования в молодых государствах 19— 20вв. Один из разработчиков миссии ун-та — В. Гумбольдт — утверждал, что наука подчиняется своим собственным правилам игры, но добавлял, что ун-т должен привнести свой материал — науку — для «духовного и морального строительства нации». Кризис национального государства с неизбежностью приводит к кризису классической науки и образования, оборотной стороной которых всегда была служба государству. Наука постмодерна характеризуется междисциплинарностью, неопределенностью, открытостью, парадоксальностью. В чем же может заключаться легитимность в эпоху после мета-рассказа? Критерий оперативности технологичен, он не подходит для суждения об истинности или ложности. Старый принцип, по которому получение знания неотделимо от формирования разума, устаревает и выходит из употребления. Знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным; оно потребляется и будет потребляться, чтобы обрести стоимость в новом продукте, и в обоих этих случаях, чтобы быть обмененным в форме информационного товара, необходимого для усиления производительной мощи. Знание уже является и будет оставаться важнейшей, а может быть самой значительной, ставкой в мировом соперничестве за власть. Так же как национальные государства боролись за освоение территорий, а затем за распоряжение и эксплуатацию сырьевых ресурсов и дешевой рабочей силы, они борются за освоение информации. Сегодня вопрос о знании более чем когда-либо становится вопросом об управлении.        

В критике большого нарратива Лиотаром проявляется ограниченность постмодернизма как философской установки. Это  критическая и в целом разрушительная, а не утвердительная установка. Именно она и не позволила положительно оценить риторикуи функции эпической речи, а главное — показать необходимость ее сохранения в современной культуре. Иммунная функция такого рода речей очевидна: они не только укрепляли веру в превосходство собственной культуры, но и достигали идентичности на основе узнаваемых мелодий. Наши дискурсы, как научные, так и философские, приобрели апокалипсический характер (наиболее пессимистично, пожалуй, выражался о существе современной технонауки М. Хайдеггер).

РОРТИ

"СЛУЧАЙНОСТЬ, ИРОНИЯ И СОЛИДАРНОСТЬ" (1989) - работа Рорти, представляющая собой попытку философского осмысления проблемы соотношения личного и общественного модусов человеческого бытия. Решение этой проблемы имеет давнюю историко-философскую традицию, в рамках которой Рорти выделяет два основных подхода, определяющих полярные спектры теоретической полемики по этому вопросу.

 Первый из них  восходит к платоновско-христианской  версии исходного совпадения  целей индивидуальной самореализации  и общего блага. Подлинные интересы  отдельной личности здесь изначально  гармонируют с общечеловеческими ценностями, требования социальной справедливости и нравственного долга определяют единственные адекватные пути личного совершенства.

Второй из подходов связан с не менее значимой тенденцией, согласно которой сущностные стороны  человеческого бытия понимаются как принципиально антитетичные к потребностям массы или толпы. Центральным в этом контексте становится провозглашение автономии и свободы личности, истинное развитие которой возможно не "благодаря", а "вопреки" обществу, что превращает тем самым не только ницшевского "сверхчеловека", но и просто "человека" в антисоциальное явление. Каждый из этих подходов обрисовывает различные ракурсы человеческого бытия, существующие как нерасторжимо связанные в действительности, но абсолютно несовместимые в теории.

Несостоятельность философских  теорий, по мнению Рорти, обусловлена, в первую очередь, их исходной неправомерной  ориентацией на поиск всеобщих и  неизменных свойств бытия. Величайшим метафизическим заблуждением была уверенность  в существовании внутренней единой природы мира и человека, которая, с одной стороны, определяла гносеологический оптимизм в возможности достижения объективной истины, а с другой стороны, поддерживала иллюзию осуществления общечеловеческой солидарности. Предположение о наличии неких единых глубинных пластов, в равной мере присущих всем людям так же, как и допущение универсальных и вечных законов бытия, приемлемо только в связи с идеей творца, безмерно превосходящего мир и человечество. Однако стремления найти точку опоры вне мира и вне человека для Рорти не только ошибочны, но и опасны, поскольку искусственно возвышают одних людей, убежденных в ее обретении, над другими. Исключительные привилегии метафизиков на обладание единственной и последней истиной были подорваны в конце 18 в., когда усилиями революционеров-утопистов, поэтов-романтиков и немецких идеалистов было оформлено положение о том, что "истина скорее создается, чем находится"