Перестройка в СССР

     Возникновению работника индустриального общества соответствует новая система управления и производством, и общественной жизнью в целом. Такая традиционная мотивация к труду, как зарплата, перемещается с привычного первого-второго места на пятое-седьмое. На первый же план выходят содержание труда, возможность самореализации, перспективы профессионального и социального роста, психологический микроклимат в коллективе. Вместе с экономическим стимулированием все большую роль играет социальное регулирование деятельности людей, в том числе программы гуманизации труда и привлечения работников к управлению производством. Последнее обстоятельство чрезвычайно важно, поскольку является непременным условием «производственного» прогресса, при котором происходит значительная трансформация традиционных социальных ролей: хозяин, администратор из «надсмотрщика», противостоящего наёмному персоналу, превращается в организатора творческой деятельности, «координатора серого вещества».¹¹

     Политический  консерватизм, который существовал в СССР, парализовал жизнь общества, привёл к постепенному свёртыванию каких-либо экономических рычагов и замещению их административными методами хозяйствования.

     Государственное планирование доводилось до абсурда, что  нашло отражение в постановлении  ЦК КПСС от 12 июля 1979 г. «О дальнейшем совершенствовании хозяйственного механизма и задачах партийных и государственных органов». В нём декларировалось дальнейшее «повышение роли государственного плана» как «важнейшего инструмента государственной политики». Предлагалось также существенно улучшить систему плановых показателей с тех, «чтобы они всемерно побуждали трудовые коллективы на борьбу за повышение производительности труда, максимальное использование основных фондов, за экономию материальных ресурсов». Число обязательных плановых показателей, которые должны были «всемерно побуждать на борьбу», было увеличено в сотни раз, а их содержание уточнялось во втором постановлении, составленном в таком же казённо-бюрократическом духе: «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы». Плановые показатели охватывали теперь все сферы народного хозяйства, имели свою иерархию – их могли устанавливать на предприятиях, в министерстве и Госплане СССР, корректировать в зависимости от вида плана – годового, пятилетнего, перспективного, а также целевой, комплексной или программы регионального развития. Плановые показатели начинали жить своей собственной жизнью, не согласуясь с её реалиями.

     Плохо объяснимая с сегодняшней точки зрения настоящая фетишизация самой идеи плана  стала, прежде всего, следствием двух обстоятельств. Первое состояло  в том, что наверху видели все признаки коррозии  экономической системы: качество продукции основной массы товаров оставалось плохим, рентабельность высокой, а производительность труда низкой. Ресурсы и производственные  мощности использовались крайне расточительно. Срочно требовалось найти выход из создавшегося положения. По заказу Совета Министров СССР в том же 1979 г. Был подготовлен  аналитический доклад о состоянии и перспективах советской экономики. Документ, приготовленный на уровне  заместителя Председателя Совета Министров  СССР, содержал реальную картину тяжелого положения советской экономики и безрадостную перспективу ее развития.  Все его положения подводили к необходимости экономической реформы в промышленности. Гнев и раздражение стали реакцией в  Политбюро – академик В.А. Кириллин, заместитель Косыгина, руководивший подготовкой доклада, был снят с работы. Вскоре и сам Косыгин тяжело  заболел, в начале 1980 г. ушел в отставку, а  в  декабре того же года его не стало.¹²

     После окончательного утверждения идеологического  консерватизма – и в этом состоял  второй важный момент – сфера поиска приемлемых решений оказалась крайне сужена:  ни о каких рыночных механизмах речь  больше идти не могла, всё управление свелось к жёсткому администрированию, а правоверная следование идеологической догме окончательно вытеснило технократические и прагматические ценности. В этом «узком поле» консерватизм начинает лихорадочно агонизировать, а «спасательный круг» видится в ленинской идеи всеобщего и всеобъемлющего планирования, рождённой в годы военного коммунизма, которая приобретает поистине вселенский размах. Предприятия должны были руководствоваться новым «основным» показателем своей деятельности – объёмом нормативно-чистой продукции (НЧП), сменившим пресловутый «вал» (объём валовой продукции). Объём НЧП представлял собой часть оптовой цены изделия, которая включала заработную плату отчисления на социальное страхование и прибыль. Он должен был характеризировать результаты собственных усилий трудовых коллективов, стимулировать снижение материалоёмкости производства. На практике это привело к усложнению всей производственной системы, так как параллельно НЧП продолжали устанавливаться все прежние плановые показатели Кризис директивного планирования усугублялся и распространялся на все сферы жизни.¹³ 

     А экономика продолжала развиваться  экстенсивно, в её основе по-прежнему находились устаревшие, традиционные отрасли по производству продукции, в которых Советский Союз уже был «впереди планеты всей». СССР производил больше всех в мире стали, чугуна, кокса, железной и марганцевой руды. Устаревшие отрасли требовали колоссальных  природных ресурсов – электроэнергии, металла, которые к тому  же использовались не рационально, поэтому сырьевой сектор работал с перегрузками.¹⁴

     Проблема  усложнялась тем, что привычного за годы советской власти выхода из кризиса на путях экстенсивного  развития экономики, больше не существовало. На рубеже 1970-80-х годов в стране добывалось всё больше и больше ресурсов. Так, добыча топлива с 1971 по 1980 г. увеличилась более чем в 4 раза газа более чем в 8 раз, а нефти почти в 7 раз. Нефть и газ лились на Запад настоящей рекой. Только от вывоза нефти страна поучала ежегодно около 16 млрд. долларов. Доля топлива и энергоносителей в общем объёме советского экспорта выросла с 15% в 1970 г. до 53% в 1985 г. Однако добывать топливо в северных районах страны становилось всё труднее, и в 1984 г. впервые годовая добыча нефти снизилась. Перспективы проедания ресурсов становились гораздо менее радужными. Падение цен на уголь и нефть на мировом рынке породило финансовый и бюджетный кризис в середине 1980-х годов.¹⁵

     «Нефтедоллары»  доставались нелегко, а тратились расточительно. На валюту закупались товары народного потребления, продукты, машины и оборудование, которое использовалось далеко не с полной отдачей. Значительная часть бюджетных средств «омертвлялась» на складах, в незавершённом капитальном строительстве (так называемых долгостроях). Масштабы планирования развития экономики росли исключительно быстро, но не подкреплялись более или менее разумным экономическим обоснованием. Народное хозяйство в конце 1970-х годов «съедало» более половины государственного бюджета против трети в послевоенные годы. Стали сокращаться средства, выделенные на социальные и образовательные нужды. При Брежневе доля на просвещение в государственном бюджете была меньше, чем даже перед войной. В то же время расходы на содержание бюрократических и управленческих структур постоянно росли.¹⁶

     Разговоры о необходимости интенсифицировать  экономику оставались на бумаге. Мёртворождённый характер носили многочисленные программы автоматизации и комплексной механизации, разного рода целевые и долгосрочные программы, которые не шли дольше составления и согласования планов на всех уровнях и «выбивания» дополнительных источников финансирования. Попытки интенсификации, носившие административно-бюрократический характер, никак не влияли на зарплату и уровень жизни, и поэтому в них по настоящему никто не был заинтересован. Периодически предпринимались попытки реанимировать трудовой энтузиазм. Это, как правило, была жалкая пародия на ударничество и стахановское движение довоенной поры, при всех своих противоречиях, всё-таки включило инициативу снизу. Многочисленные трудовые «почины» навязывались вышестоящими партийными организациями и сразу гасли, а любое проявление самодеятельности пресекалось. Трудовые коллективы, согласно отчетности, вставали на многочисленные «трудовые вахты», брали на себя «встречные» обязательства, работали по «бездефектному» методу и т.п. И даже крайне редкие исключения в этом потоке формализма и профанации, вроде движения «За себя и за того парня», возникшего в канун 30-летия Победы, сразу же превращалась в принудительно-обязательный атрибут трудового процесса.¹⁷

     Деревня традиционно выступала донором  экстенсивного развития промышленности. Вместе с тем пагубность социального экспериментирования, которая стала ощущаться ещё в начале 1960-х годов, так и не была преодолена. Несмотря на небывалые в прежние годы капиталовложения в деревню и направляемые туда усилия, молодёжь продолжала уезжать в город. Средний возраст сельских жителей неуклонно повышался. Особенно тяжёлое положение складывалось в Нечерноземье – огромной  территории России, охватывающей 29 областей и автономных республик, где сельское хозяйство и социальная жизнь вступили в стадию деградации, где ещё в марте 1974 г. ЦК Совета Министров СССР принял постановление «О мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства Нечерноземной зоны РСФСР». Меры, щедро профинансированные, находились в рамках прежних подходов. Прежде всего предлагалось строить крупные производственные комплексы. На развитие социальной сферы и на инфраструктуру средств выделялось значительно меньше. Это вело к тому, что сами по себе основы сельского быта продолжали оставаться тяжёлыми и неблагоустроенными.

     Ситуация  в аграрной сфере продолжала ухудшаться. Добавился длинный список неурожайных  лет. Но объяснить людям постоянные перебои с продуктами одними только природно-климатическими факторами становилось сложнее. Брежневская программа мелиорации сельского хозяйства, призванная бороться с их негативными последствиями, продвигалась туго, с многочисленными огрехами: нарушением естественного водного режима, засолением, эрозией почв, заболачиванием и т.п. Наверху понимали, что с сельским хозяйством надо что-то делать, но поиски выхода из кризиса обычно были традиционными. Прежде всего – назначить «дельного» секретаря ЦК по сельскому хозяйству. Им в конце 1978 г. стал секретарь Ставропольского крайкома КПСС М.С. Горбачёв, предложивший очередной «рецепт» оздоровления аграрной сферы под именем «Продовольственной программы», принятой в 1982 г.¹⁸ Суть её состояла в «комплексном» использовании всего арсенала административно-бюрократических мер для создания «продовольственного изобилия» в стране к 1990 г. Разворачивалась новая мощная пропагандистская кампания. Программу должен был в обязательном порядке изучить каждый взрослый человек. Её «боевым конём» была идея агропромышленной интеграции. Подразумевалось, что обеспечить существенный прорыв можно будет через установление производственных связей между производителями сельскохозяйственной продукции – колхозами и совхозами – и инфраструктурой – предприятиями пищевой промышленности, торговыми, строительными и транспортными организациями. Всё производство продуктов предлагалось, таким образом, замкнуть в единый государственный агропромышленный комплекс – АПК, или Агропром. На региональном уровне в АПК объединялись все предприятия, связанные с производством сельскохозяйственной продукции и её переработкой, с производством удобрений, сельхозтехники и пр. Создавались соответствующие структуры агропромышленных объединений (АПО). На административно-бюрократическом уровне выстраивалась система замкнутых связей, ориентированная на конечный результат. Система, очень хорошо смотревшаяся на бумаге в агропромовских кабинетах, превратилась в очередную мёртворождённую затею. Бюрократия, наиболее чутко реагировавшая на все новации, немедленно «подгребла под себя» новую программу, раскинув по стране сеть агропромов с вертикальным подчинением и высшей инстанцией в Москве. Госагропром СССР вобрал функции 5 союзных министерств, новая «аграрная бюрократия» распоряжалась небывалыми финансовыми ресурсами. Она, конечно же, не могла допустить конкуренции со стороны личного подсобного хозяйства, поворот к которому был декларирован в программе.¹⁹

     Лояльное  отношение к частнику не стало  сенсацией: меры по поддержке личных подсобных хозяйств проводились  с конца 1970-х годов. Были сняты  административные ограничения на величину приусадебного участка, количество поголовья, было разрешено брать  кредит на строительство домов. Однако подтверждение этого курса даже в документе такого уровня не изменило сути вещей: председатели и чиновники из РАПО чинили частнику всяческие препятствия, поскольку видели в личном хозяйстве «отвлечение» от колхозного труда. Работа в своём хозяйстве по-прежнему должна была проходить в свободное время. Конечно же, ни о каком восстановлении разрушенного традиционного сельского уклада речь не шла: сельская администрация не помогла в заготовке кормов для скота из личных хозяйств, на селе практически исчезли пастухи, постоянно возникали проблемы с транспортом, чтобы вывезти с огорода картошку и другие продукты. Таким образом, «поворот лицом» к частнику остался пустым звуком, поскольку сохранилось отчуждение крестьянина от земли и результатов труда.²⁰

     Вместе  с тем деньги из госбюджета лились на село рекой: при Брежневе в сельское хозяйство было вложено около 70% всех советских инвестиций в эту  сферу. Значительная их часть оседала  в РАПО всех уровней, но и та, которая  доходила до производителя, зачастую использовалась в личных целях, а не вкладывалась в производство. Из оплаченных бюджетом стройматериалов возводились личные дома, обустраивалось подворье, велись коммуникации, из колхозов и совхозов растаскивалось всё, что плохо лежало. Кроме того, после принятия Продовольственной программы государство, пытаясь хоть как-то стимулировать сдачу сельхозпродукции, выделяло колхозникам лимиты на приобретение легковых автомобилей, телевизоров, стиральных машин и прочего дефицита. На селе стали жить богаче, но при отсутствии, как и в прежние годы, хороших бытовых условий и дорог. Однако продуктов в стране от этого больше не становилось.²¹  

     Экономика страны была не только экстенсивна, но и предельно милитаризована, «работала» в основном на военно-промышленный комплекс (ВПК). Гонка вооружений оказала огромное деформирующее влияние на экономическое развитие и структуру производства. Наша страна была вынуждена вступить в соревнование по производству вооружений с потенциальным противникам, уступая ему по экономическим возможностям в 6-8 раз. СССР предстояло конкурировать с государством, занимающим исключительно благоприятное геополитическое и географическое положение, имеющим возможность опираться на интеллектуальный и технологический потенциал всего Запада.²² СССР же должен был обеспечивать свою защищённость на традиционном сухопутном театре военных действий и одновременно создать новые средства ведения войны, ставящие под угрозу территорию потенциального противника.²³