О теории новеллы

Для нас же доказывать, что “и проститутки чувствовать умеют”, что революция и проститутку может поднять до высот героического подвига, -- это значит ломиться в открытую дверь. Даже хуже: здесь как будто заранее дается вера буржуазному представлению о внутренне порочной падшей женщине, -- представлению, которое нужно опровергнуть. Это бой на чужих позициях.

Если к этому прибавить сведения, которые дает о девушках Злыга: “Другая с косой, Валька, по фамилии Перелет. Сиротинка несчастная, дочь убитого машиниста. Третья, которая посудой звякает, Ариша Чугаева. В городе от сохи на время”, -- если учесть, что в качестве посетителя этих девушек дан единственно красногвардеец Злыга, любовник одной из них, тогда еще яснее видим всю случайность этих обстоятельств, отсутствие в них глубокой типичности, отсутствие глубокой мысли во всей этой истории.

Возьмем еще новеллу Б.Левина “Голубые конверты”. В новелле этой есть лиризм, есть искусное построение, но и в ней чужая схема одолевает автора. Жена приносит мужу письмо. Прислал его гимназический поклонник ее, теперь инженер на крупном строительстве. Он до сих пор сохранил влюбленность в стройную милую девушку, ему одиноко, -- и вот он пишет. Муж относится иронически к этим любовным мечтам, тем более что прежняя стройная девушка растолстела, опустилась, погрязла в хозяйстве. Он спрашивает жену, будет ли она отвечать. Та говорит, что конечно нет. Проходит некоторое время. Приходит второе письмо, еще более лирическое. Мужу становится жаль этого инженера. Ему хочется поддержать его, внести частицу поэзии в его жизнь. Он отвечает ему от лица жены. Завязывается переписка. Инженер счастлив, влюбляется все более, скучает, не получая писем, работа валится у него из рук. Наконец он решает, что им нужно встретиться, и пишет, что он приедет в Москву. Муж видит себя вынужденным раскрыть все. Он пишет “трезвое” письмо о потолстевшей, пошлой, вульгарной женщине, в которую превратилась прежняя “мечта”, он советует все забыть. Через некоторое время он уезжает в командировку. Возвращаясь домой, он разнеживается, мечтает, как его встретит жена, приходит к мысли, что она вовсе уж не так плоха, как он писал о ней, что она, правда, несколько опустилась, но не без его вины и т.п. Дома -- никого. Он входит в комнату и находит на столе письмо в голубом конверте. Это письмо от жены, в котором она пишет о его несправедливости, о том, что это он довел ее до такого состояния, о том, что она уезжает от него с человеком, который ее любит и в нее верит, чтобы работать с ним, помогать ему.

Новелла, как мы сказали, построена искусно, с неожиданными сюжетными ходами, неожиданной развязкой. Но искусность эта остается в значительной степени внешней. В самом деле, какова тема новеллы и как раскрыта она в этих сюжетных ходах? Сначала кажется, что это новелла о мужской дружбе, заменяющей розовые мечтания юности. “Ты любишь мою жену, ты не знаешь, какой она стала, ты страдаешь, ты работаешь над делом, которое дорого и мне, и я хочу тебе помочь” -- вот как звучит начало. Последнее откровенное письмо мужа, предлагающее вместо юношеской мечтательной любви дружбу, как будто завершает эту тему. В теме этой есть нечто от джек-лондоновского “товарищества мужчин”, сурового, героического, но она вполне законна и может приобрести советскую специфику. Желательно лишь, чтобы она разрешалась не за счет принижения женщины, не за счет возвышения героического мужского начала над “слабым” женским. Но автор не останавливается на этом. Он опорочивает дружбу мужа, он показывает его как собственника в семейной жизни, он возрождает жену. Ну что ж -- и такая тема возможна. Но что возрождает жену? Оказывается, та любовь, которую сохранил до сих пор ее девический поклонник. Тема об освобождении женщины, о ее возвращении к жизни общественно полноценной и лично увлекательной -- великолепная тема. Но тот сюжетный ход, который реализует здесь эту тему, придает ей несколько мечтательно-юношеский оттенок. Идея о “возрождающей любви” имеет явный сентиментальный и, если можно так выразиться, альбомный привкус. Те общественные мотивы, которые должны бы быть главными, атмосфера увлекающего и поднимающего людей строительства новой жизни, новых отношений -- все это имеет здесь боковые значения, не является главным сюжетным нервом, двигающим новеллу. Сюжетный “ход” не соответствует новому материалу и новой теме.

Может быть, еще поучительнее этих двух рассказов рассказ Е.Каралиной “Стакан молока”. Стрелочник и его жена устраивают дом, заводят хозяйство, козу. Жена, всю жизнь работавшая батрачкой, радуется своему дому. Гражданская война. Приходят белые, опустошают все. Стрелочнику приходится скрыться. Проезжает мимо казачий отряд. Казак, озоруя, разрубает козу. Женщина не спит всю ночь. Наступает утро. Подходит поезд с красноармейцами. У нее просят молока. В вагоне раненый, он третий день живет одной водой. “Мы самогон давали -- не принимает, мутит его с самогону...” Раненый просит пить. А бородатые бойцы смотрели на нее, как дети, -- не веря в отказ, и женщина вдруг почувствовала себя сильной, какой и должна быть мать. Она схватила стаканчик, сбежала под насыпь, оттерла песком с водой неровные грани, заскрипевшие под пальцами; потом стиснула грудь, и молоко ее зажурчало в стеклянные стенки; но струйки были тонки и долго не наполняли стаканчика: со всей силой своих жестких рук она выдавливала то одну, то другую грудь до тех пор, пока красная капля не выступила на соске. Тогда она осторожно пошла к вагону и подала молоко раненому; зубы его нетерпеливо стукнули в толстую грань. Он пил, пил, прикрыв глаза, и каждый его глоток принимала женщина с наслаждением, никогда не испытанным в ее бедной жизни” [“Звезда”, 1935, № 4, стр. 105]. Рассказ этот сразу же приводит на память “Идиллию” Мопассана. Женщина едет в поезде. Она кормилица. Рядом с ней сидит молодой человек. Ее тяготит молоко, она мучится. “Я не давала груди со вчерашнего дня; у меня так кружится голова, как будто я готова потерять сознание”. Молодой человек предлагает облегчить ее страдания. Она дает ему грудь. Он жадно пьет, потом благодарит: оказывается, он уже два дня ничего не ел. Новелла эта замечательна по своей художественной силе. Тема ее -- обычная для Мопассана: торжество цветущей, плодоносной плоти, “природы” над жалкими, ничтожными условностями.

“Он встал перед нею на колени; а она наклонилась к нему и поднесла к его рту, обычным движением кормилицы, коричневый кончик груди. При движении, которое она сделала, взяв ее двумя руками, чтобы протянуть этому человеку, капля молока появилась на верхушке. Он ее быстро выпил, стиснул между губами, как плод, эту тяжелую грудь, и стал сосать жадно и размеренно.

Он обхватил обеими руками талию женщины, прижал ее, чтобы приблизить к себе, и пил медленными глотками с таким же движением шеи, как и сосущие дети.

Вдруг она сказала: “Эту довольно, теперь возьми другую”.

Он послушно взял другую.

Она положила обе руки на спину молодого человека и дышала теперь глубоко, с радостью, наслаждаясь запахом цветов в дуновениях воздуха, который движением поезда вносило в вагон.

Она сказала: “Здесь хорошо пахнет”.

Он не отвечал, продолжая пить из этого телесного источника и закрывая глаза, как будто для того, чтобы лучше чувствовать вкус”.

Сцена эта нарисована изумительно. Здесь есть то, что романтики называли отражением бесконечного в конечном. Ни одна деталь (хотя бы, например, капля молока на груди) не пропадает, и сквозь них просвечивает тема великой плодоносящей матери-природы, питающей человека. Самый эмоциональный тон отдельных деталей здесь нужен, приобретает глубочайшее значение. Густой запах парного молока поднимается над этой сценой кормления человека, тяжелая питающая плоть ощущается руками. Случайный не совсем скромный эпизод вырастает в величественную картину. Тема Мопассана получает здесь художественно совершенное выражение.

Но эта тема -- не наша тема. Социалистическая литература приносит иное, более глубокое понимание и видение мира, это новое содержание она должна раскрыть в столь же насыщенных, столь же выразительных, столь же соответствующих этому новому содержанию картинах.

Передвижка темы у Каралиной несомненна (нет надобности оговариваться, что не мастерство Мопассана и Каралиной мы собираемся здесь сопоставлять, это было бы ни к чему, мы хотим лишь проиллюстрировать некоторые общие положения о соотношении формы и содержания в новелле). Она хочет дать тему пролетарского материнства. Батрачка-стрелочница ощущает себя матерью этих красноармейцев и, как ребенка, кормит раненого своим молоком. Но эта тема не получает своего адекватного, равного себе воплощения в данном эпизоде. Тема пролетарского материнства включает такие стороны (и притом существенные, основные), имеет такой эмоциональный тон, которые не находят выражения в этой сцене кормления раненого своим молоком. Эпизод оказывается в значительной мере случайным, боковым для темы, не выражающим ее ядра, ее “сердца”, как это было у Мопассана. Он не “типичен” для данного содержания. Ведь физиологический “запах”, здесь имеющийся, -- женское молоко, тощая грудь, капля крови на соске -- все это случайно здесь, все это ни к чему, все это не раскрывает нужной для автора темы. Пролетарское материнство находит свое более полное адекватное выражение в других проявлениях. В каких? В том и состоит задача советской новеллистики, чтобы найти эти проявления нового содержания, чтобы найти те случаи, эпизоды, положения, сплетения событий, которые наиболее типичны для него, в которых, как в малой капле, отражается его бесконечная глубина.

[1936]

Текст дается по изданию:

Виноградов И. О теории новеллы. // Виноградов И. Вопросы марксистской поэтики. Избранные работы. М.: Сов. писатель, 1972, с. 240-311