Парадигма транзита и ее критика в социологической и политологической литературе

В отличие от Мельвиля, допускающего применимость парадигмы  транзита для описания процессов, происходящих в современном российском обществе, Б. Капустин считает, что первое десятилетие посткоммунизма принесло российской науке глобальное разочарование как в том, к чему пришла Россия на практике, так и в попытках теоретического осмысления этих феноменов. «Истоки неудач, - пишет Капустин, - следует искать на уровне парадигмы, из которой исходят магистральные направления политической науки, стремящейся объяснить посткоммунизм…»³⁴. Он критикует транзитологию как «установку на рассмотрение общества как переходного, не пропущенную через критическое вопрошание о том, какого рода переход имеет место, идет ли движение к хаосу, архаике, неким желанным (для кого-то) образцам либо к чему-то не имеющему аналогов в истории…»³⁵. Более того, транзитологическая парадигма даже не допускает постановки подобных вопросов. После распада СССР переход России к «демократии», «рынку», «правовому государству» считался самоочевидным, и все события в стране оценивались исходя из данных «осей координат».

По мнению Капустина, парадигма транзита – «стыдливое воскрешение», «второе пришествие» теории модернизации, господствовавшей в 1950-1960-е годы XX века и дискредитированной в 1970-е. Ученый выделяет следующие основные элементы данной теории:

1. история есть продвижение вперед, к лучшему миру
2. рационально только то, что отвечает этому продвижению (с соответствующим отношением к политике как разделению на «хорошие» и «плохие» силы)
3. культурная однородность как норма – противопоставление «традиции» и «современности»; отсутствие вопросов, о том, какие до- и несовременные структуры необходимы для современного общества
4. имморализм – убеждение, что законы истории все равно проложат себе путь в «правильном» направлении, чьими бы страданиями это не сопровождалось; игнорирование понимания того, что законы истории есть выражение чьих-то интересов, которые рациональны в той мере, в какой за ними стоит сила победителей

Основное различие между  теорией модернизации первоначального  образца и ее «вторым воплощением» - парадигмой транзита Капустин видит в исторической ситуации, сопровождавшей появления обеих теорий. Когда возникла теория модернизации, Запад беспокоили серьезные изменения на политической карте мира, вызывая настроения неуверенности и тревоги (вторая откатная волна по типологии С. Хантингтона). Парадигма транзита зародилась на фоне ощущения триумфа от ошеломляющей и неожиданной победой над идеологическим врагом (торжество демократии над коммунизмом и авторитаризмом). И хотя понятие «модернизация» перестало использоваться как некорректное и ранее дискредитированное, общим ядром обеих теорий стало убеждение в том, что завершением транзита посткоммунистических стран (стран третьего мира в теории модернизации) станет соответствие параметрам западных стран на аналогичных ступенях развития.

Капустин отмечает, что  отказ от термина «модернизация», расщепление его на более мелкие «демократизации», «либерализации»  и прочее избавило современных исследователей от необходимости осмысливать общие  результаты изучаемых процессов, оценивать ситуацию в конкретном обществе в целом. Слепо доверяя идеалам рынка и демократии,  транзитологи спокойно игнорируют глубину деградации повседневной жизни людей и не спешат решать вопрос, как же соотносится создание рыночных институтов, с одной стороны,  и низвержение населения той же самой страны к первобытному образу жизни без воды и электричества.

Еще одно отличие теории транзита от теории модернизации –  отсутствие точки отсчета, представления  о том, от чего происходит транзит, в  роли которой в теории модернизации выступало «традиционное общество». Современная наука испытывает сильные затруднения, пытаясь охарактеризовать не только нынешнее состояние общества, но и феномен коммунизма. Капустин ставит перед научным сообществом следующие актуальные вопросы: Что в действительности произошло с советским коммунизмом? Как (используя какие понятия) описывать срывы и крушения современности? Как учесть специфическую природу противоречивых модернизационных процессов в разных сферах общественной жизни, не подводя их под единый стандарт? Что собственно есть современность, если она не отождествляется с существующими на Западе институтами? Все эти вопросы для приверженцев и критиков парадигмы транзита остаются открытыми.

Существует иной подход  к критике транзитологии. Ф. Казин определяет его как идейный подход³⁶. Данный подход опирается на тезис о  том, что глобальное будущее демократии вовсе  не столь  однозначно  даже для стран Западной Европы и Северной Америки. Более того, вполне реальной является перспектива формирования  жесткого авторитарного  и даже диктаторского миропорядка.  Суть идейной критики транзитологии состоит в том, что  в условиях глобализации общечеловеческие  ценности  демократии  и социальной справедливости будут все чаще сталкиваться с авторитарно-коммерческими интересами крупных игроков мирового рынка - ведущих государств и транснациональных корпораций. К тому же функционирование  мировой капиталистической экономики  в информационную эпоху  будет все более препятствовать реальной демократизации, так как демократия дорого стоит, а ресурсов планеты попросту не хватит на то, чтобы оплатить повсеместное  существование демократических режимов.  Кто-то всегда  должен будет работать бесплатно  в нечеловеческих условиях, поскольку дешевле к этому принудить, чем  предоставить вознаграждение и социальные стандарты на уровне богатых стран «золотого миллиарда». 

У данной проблемы существует и другая грань -  можно ли говорить о демократизации в переходных странах как ключевой цели развития,  если глобальное движение  в сторону демократического миропорядка отсутствует? Насколько устойчива в долгосрочной перспективе модель  мироустройства,  в которой есть мир избранных, который живет по демократическим законам, но за счет жесткой авторитарно-рыночной эксплуатации  «низов»?  Цинизм современного  общества  в отличие от  древнегреческого рабовладельческого или  русского крепостнического  состоит в том, что  тогда, все признавали, что  существует два мира - рабов и господ. Сегодня мы вернулись к этому состоянию, но не находим смелости это признать, что наносит непоправимый вред демократической идее как таковой. Общества стремятся к демократии не потому, что этот строй более справедлив,  чем какой-либо другой,  а потому  что сегодня он связан  с богатством  и процветанием, дающим, кроме всего прочего,  доступ к контролю за распределением мировых ресурсов. Иными словами двойной стандарт в отношении демократии  является опаснейшим признаком  постепенной трансформации  ценностной системы, основанной на фундаментальной идее равенства, в  набор формальных процедур, за которыми могут скрываться  любые антидемократические действия в отношении  стран не  принадлежащих в  кругу «избранных». 

Среди сторонников данной точки зрения выделяется  российский политолог А.С. Панарин, который в своей статье «Православная цивилизация в глобальном мире»³⁷ пишет  о милитаризации западного общества, как  форме его современного антидемократического развития.  Принципиальное отличие идей Панарина от позиций Кэросэрса и Коэна Ф. Казин видит, прежде всего, в том, что, если для последних критика транзитологии связана с честным признанием  недостижимости  демократического  стандарта «центра» для стран «периферии», то для Панарина сам стандарт представляется  иллюзорным с точки зрения его демократичности.  Если потребительское общество (ориентированное на получение максимального количества материальных благ при минимальных издержках) приходит на смену гражданскому обществу (готовому жертвовать материальным благополучием ради идеалов свободы, равенства и братства), то  ценности демократии как таковой девальвируются. Если максимизация выгоды и извлечение прибыли есть конечная цель любой деятельности то всевозможные рамки (моральные, юридические, политические и так далее), созданные в том числе и  гражданским обществом, теряют  свою привлекательность,  а затем и значение.  В результате  многогранная ценностно-насыщенная мозаика  человеческих отношений  в мире редуцируется до состояния  глобального рынка, который качественно мало чем отличается от рынка  колхозного (с его коррупцией,  монополизмом,  моральной неразборчивостью  и прочим).  Реальность  рынка не совместима  с демократией и социальной справедливостью, на которых основывается современная западная социальная гармония и стабильность.  С дальнейшим вытеснением демократических ценностей рыночными, западное общество, прежде всего в сфере его отношений с не западными, будет становиться все менее  демократичным и все более авторитарным. Иначе ему не удастся сохранить нынешний уровень благосостояния.     

 Критикуя парадигму транзита, Ф. Казин отмечает, что развал СССР способствовал  крушению  последней светской идеологии, основанной на перспективе всеобщего социального равенства³⁸.   По мнению ученого, нынешняя  невысказанная миро-философия намного проще: раз ресурсов на всех не хватает, то и общество делится на привилегированное  космополитичное  меньшинство  и всех остальных.  Так в мире постепенно формируется диктатура мировой элиты, лишенной национальной идентичности  и проводящей политику неорасизма. Ее суть состоит в том, что не попавшие   в состав элиты, независимо от национальной принадлежности  становятся людьми второго сорта  с соответствующим уровнем жизни и реализации их  прав.  При этом речь вовсе не идет  о каком-либо мировом заговоре. Такая  система возникает постепенно сама собой, так как является  наиболее удобной и естественной для мировой элиты, объединенной новой мега-идеологией – идеологией потребления.  Такова перспектива развития человечества, если страсть к максимальному комфорту, монополизации и глобальному контролю и далее будет являться основным стимулом деятельности мировых (пока еще национальных) элит.  

Такая трактовка глобальных процессов современности, резюмирует Ф. Казин, превращает  транзитологию в не более чем  академическую утопию, основанную на вере  в светлое капиталистическое будущее всего человечества, либо в элемент пропаганды, направленный  на создание иллюзий в странах мировой «периферии» на  получение равного доступа к благам цивилизации «центра».  Следовательно, причина кризиса транзитологии состоит не в том, что  теория не в состоянии объяснить причины  провала «перехода» в десятках стран, а в том, что оказались ложными ее  фундаментальные основы,  восходящие  к теории модернизации, связанные с перспективой  достижения справедливого демократического общества для всех. Идея транзита сыграла роль десятилетней интеллектуальной компенсации за крушение идеалов победы мировой социалистической системы.  Транзитология давала ее сторонникам надежду на то, что  общества, отказавшиеся от социалистической идеи всеобщего благоденствия, получат шанс приобщиться к  ее капиталистической версии при условии следования рецептам Вашингтонского консенсуса.  В действительности  же оказалось, что их практический  смысл  состоял в обеспечении  максимальной открытости постсоветских экономик  и  их включении в систему мирового капиталистического разделения труда  на ролях поставщиков дешевой рабочей силы,  сырья и рынка сбыта.

Критика парадигмы транзита в российской социологической и политологической литературе осуществляется также по ряду других направлений, среди которых присутствует, например, критика самой идеи “переходного периода” как движения от чего-то к чему-то, из пункта “А” в пункт “Б”³⁹.  Исследовательская задача при этом состоит в определении того, прибыл ли «поезд» в пункт “Б” или застрял где-то по дороге. Соответственно, появляется категория отставших где-то в пути стран-“неудачников”, исследование “модернизационной неудачи” которых выстраивается по следующей схеме:

1) в стране Х чего-то нет (элиты, рынка, гражданского общества и так далее)         

2) если что-то и есть, то оно “не такое” (демократия — управляемая, рынок — нецивилизованный и прочее)

В результате появляются многочисленные подвиды транзитов (остановленный, затянувшийся) и демократий (протодемократия, квазидемкратия и так далее). Желание отделить прибывших в пункт “Б” от всех остальных ведет к возникновению все новых и новых концептов, однако ценность их оказывается весьма относительной.

Все больше исследователей в западных странах и в России⁴⁰ высказывают сомнение в том, что современные теории «прозападной» политической модернизации и демократического транзита адекватно описывают мировой политический процесс с точки зрения понимания и должной оценки региональных закономерностей в их многообразии. Возникают теории особого «незападного» транзита. Не отрицая, что демократия – не идеальный, но лучший из известных способ правления, приверженцы этих концепций подчеркивают, что в мире объективно существуют разные типы обществ – западный и незападные, среди которых существует особый подтип восточных. Этим типам соответствуют разные виды, модели демократий (не только европейского и американского типов). Различимы азиатские типы демократии – японская, тайваньская. Они достаточно сильно отличаются от европейской и американской моделей, но все же, в рамках данной концепции, являются демократиями. 

2.1. Использование парадигмы транзита в российской эмпирической социологии

Спустя 15 лет после  распада СССР проблема становления демократии в России по-прежнему актуальна. Постоянно усиливающиеся политические и социальные противоречия ставят перед россиянами необходимость понимания сложных, неоднозначных процессов, происходящих в стране и  их причин. Поэтому парадигма транзита как попытка объяснить процесс «перехода» в России не могла не найти своего отражения в эмпирических исследованиях.

Среди возможных предметов исследований процесса демократизации, нашедших свое отражение в российской эмпирической социологии, можно выделить:

1) проблемы классификации и типологизации нынешнего политического режима в России

2) соотнесение этого режима с западными стандартами демократии

3) особенности становления  демократических институтов в  России

4) оценка населением успешности\неуспешности функционирования этих институтов, выявление уровня доверия населения к их деятельности

5) разочарование населения в демократических ценностях и возникновение скептического отношения к идее демократии в России как таковой