Персонализм

Мы не напрасно говорим  о действующих вокруг нас закономерностях. Но понятие закономерности, отнюдь не изгнанное из науки, как в этом пытаются нас уверить, применимо  лишь к материальным явлениям, расположенным  на определенной ступени уходящей ввысь  лестницы. При этом явления доатомного уровня свидетельствуют против этого понятия, а биологические феномены далеко выходят за его пределы. Для физиков на их узенькой ступеньке существует только «слабая каузальность», так что «одна и та же причина может вызвать то или иное возможное действие с определенной степенью вероятности» (Л. де Бройль). Человеческая же судьба не подчиняется подобным закономерностям. Хотя мы реально подвержены воздействию многочисленных жестких детерминизмов, каждый новый из них, открываемый учеными, вводит вместе с тем в нашу жизнь еще одну степень свободы. Пока люди не знали законов аэродинамики, они лишь мечтали о полетах; когда же их мечта переросла в настоятельную потребность, они полетели. В нотном стане всего семь нот, а между тем уже несколько веков с помощью этих семи нот создаются разнообразные музыкальные произведения. Тот, кто ссылается на фатальность природы, чтобы отрицать человеческие способности, поддерживает ложный миф или оправдывает собственное поражение.

Всемирная история свидетельствует  о возникновении творческой личности в результате борьбы двух противоположных  тенденций.

Одна из них — постоянно  действующая тенденция к деперсонализации. Она проявляется не только как  утрата личностных основ или как  безразличие, ведущие личность к  нивелировке (упадок энергии), самоудовлетворенности или к движению по кругу. Она направлена против самой жизни, умеряет ее порыв, создает скопище бесконечно повторяющих друг друга особей, лишает открытия новизны, отводит жизненный поток в безопасные зоны, откуда он продолжает по инерции движение, которое в итоге оборачивается против него. Она, наконец, лишает социальную и духовную жизнь напряженности, ведет к расхлябанности, рутине, пустой болтовне, общим словам.

Другая тенденция —  это движение к персонализации, которое, строго говоря, начинается только с появлением человека, к чему, однако, он подготовлен всей историей Вселенной[200]. Уже явления радиоактивности свидетельствуют о начале разрыва с монотонной фатальностью, господствующей в материи. Затем возникает жизнь, аккумулирующая себя во все более усложняющихся узлах организованной энергии, где какой бы то ни было детерминизм исключается; таким образом, открывается целый спектр возможностей, которые биологические образования предлагают индивиду на выбор и тем самым ведут к возникновению личностных центров. Лишенные качеств, частицы атома, даже несмотря на то что отделены друг от друга, не способны к опыту индивидуализации. Это общепризнанный факт с того времени, как квантовая теория наложила запрет на локализацию атома в определенной точке пространства. Эмбрион индивидуальности зарождается вместе с атомом, с его структурой, состоящей из частиц. Живому организму индивидуальность более обеспечена, однако, умножая ее, природа обходится с ней не по-хозяйски, щедро расточая в огромных количествах: из двух миллионов мушиных яиц только две особи достигают взрослого состояния. Животное не знает рефлексивного сознания и взаимности сознаний. В конфликтной ситуации судьба индивида всегда подчинена судьбе рода. С появлением человеческой личности все это движение получает свое значение, но отнюдь не объяснение.

Возникновение личностного  универсума не прерывает естественную историю; оно вовлекает ее в историю  человека, не подчиняя полностью одну другой. Порой мы говорим о «первобытном человеке», как если бы он был погребен в глубине веков. Когда мы придем к ясному, опрокидывающему все  прежние представления осознанию  личностной реальности, наши истоки покажутся  нам куда более близкими. Мы разыгрываем  спектакль, где главные действующие  лица — мир и нравственность, но им тайно режиссируют наши инстинкты, интересы, потребности; когда говорят  о «жизни духа», то стараются спрятать за кулисами этих тайных режиссеров. Отчасти  прав материализм, когда говорит  об историчности и конкретности: человечество — это не ценностный абсолют, а  определенный этап развития, и в  большинстве случаев, исключая возможные  отклонения, биологическая природа  и экономика в значительной степени  все еще управляют нашим поведением. Отдельные индивиды и целые движения с незапамятных времен, как человек  стал человеком, разбивают эти оковы: в одиночку и сообща, то там, то здесь  люди совершают отдельные броски к вершине человечества, прежде чем  начнется массовое восхождение к  ней. Говорить о личностном универсуме можно только применительно к  будущему: сегодня существуют лишь отдельные индивидуальные или коллективные его образования. Поступательное расширение этого универсума и есть человеческая история.

Выводы. Из сказанного вытекают следующие важнейшие требования.

1. Нельзя ни порицать, ни восхвалять ни науку о «материи», ни науку о «духе», не соотнося их ценности с реальностью.

2. Персонализм не есть  спиритуализм, он противоположен  спиритуализму. Он рассматривает  любую человеческую проблему  в контексте конкретного существования,  от глубинных материальных основ  до наивысших духовных проявлений. Крестовые походы, несмотря на  своеобразие каждого из них,  явились важным следствием религиозных  чувств и вместе с тем экономических  движений эпохи нисходящего феодализма. Несомненно, изучая инстинкты (Фрейд) или экономические закономерности (Маркс), можно приблизиться к объяснению всех человеческих проявлений, вплоть до наивысших. Но, с другой стороны, ни одно из этих проявлений, даже простейшее, не может быть понято без учета ценностей, структур и противоречий личностного универсума, имманентного, как цель, любому человеческому духу, всякой деятельности человека в мире. Спиритуализм и морализм бесплодны, поскольку отрицают биологические и экономические закономерности. Но не менее бесплоден здесь и материализм. Как говорит сам Маркс, «абстрактный материализм» и «абстрактный спиритуализм» сходятся, и речь идет не о том, чтобы выбрать одно или другое, а об «истине», соединяющей их по ту сторону расхождений[201]. Шаг за шагом наука и рефлексия дают нам образ мира, который не может обойтись без человека, и образ человека, который не может обойтись без мира.

3. То, что мы только  что сказали об объяснении, необходимо  повторить и относительно деятельности. При возникновении любой практической  задачи надо прежде всего обеспечить ее решение в плане биологическом и экономическом. Ваш ребенок необыкновенно вял, пассивен. Прежде чем бранить его, давайте посмотрим, все ли у него в порядке с эндокринными железами. Вы говорите: народ возмущается. Давайте изучим его платежеспособность, прежде чем упрекать его в материализме. И если вы хотите видеть народ более добродетельным, обеспечьте ему сначала материальную защищенность; если последняя не передается по наследству от отца к сыну, ваша социальная стабильность может быть нарушена — вот о чем вы забываете.

Соответственно в экономическом  или биологическом плане решение  человеческих проблем индивида, как  бы они ни соответствовали элементарным потребностям, будут неполными и  неосновательными, если не соотносятся  с глубинными характеристиками человека. Духовное — это тоже целая инфраструктура. Психические расстройства, как и  душевные переживания, связанные с  экономическим разладом, могут со временем свести на нет успехи, достигнутые  в экономике. Однако и самая что  ни на есть рациональная экономическая  структура, если она образуется вопреки  фундаментальным требованиям личности, несет в себе собственную гибель.

Воплощенное существование. Персонализм, стало быть, противостоит идеализму как таковому, то есть 1) сведению материи (или тела) к проявлениям  человеческого духа, поглощенного чисто  идеальной деятельностью; 2) сведению личности как субъекта к геометрическим или познавательным отношениям, откуда его существование затем изгоняется или становится не чем иным, как  точкой регистрации объективной  данности.

В противоположность этому  персонализм утверждает: 1) Сколь  изобретательным и проницательным ни был бы человеческий разум в  своей способности доходить до наитончайших артикуляций во Вселенной, материальное существует в ней автономно по отношению к сознанию, не сводится к нему, противостоит ему. Материальное не может стать внутренним содержанием сознания. Именно последнее Маркс и Энгельс называли материализмом. Но оно сообразуется с самым что ни на есть традиционным реализмом, не чурающимся обращения к позитивным моментам в критике идеализма. Что наиболее чуждо сознанию, так это чистое, слепое и непроницаемое существование. Мы можем говорить об объекте, а тем более о мире, только по отношению к воспринимающему их сознанию. Сводить материю к совокупности отношений — значит говорить ни о чем. Что это за отношения, которых мы не воспринимаем? Диалектическое отношение между материей и сознанием неустранимо, как неустранимо само их существование.

2) Я выступает как личность  уже в наипростейших своих  проявлениях, и мое воплощенное  существование, отнюдь не обезличивая  меня, является сущностным фактором  моего личностного равновесия. Мое  тело не есть объект среди  других, пусть даже наиболее близких  мне объектов; в противном случае  каким образом оно могло бы  присоединиться к моему субъективному  опыту? В действительности оба  опыта нераздельны: Я существует  телесно и Я существует субъективно — это один и тот же опыт[202]. Я не могу мыслить, не обладая бытием, и не могу обладать бытием, не имея тела; с помощью тела я предстаю перед самим собой, перед миром, перед другими людьми; благодаря телу я не одинок в своем мышлении, которое в противном случае было бы мышлением о мышлении. Не позволяя мне быть полностью прозрачным перед самим собой, тело постоянно выталкивает меня вовне, бросает в мир, вовлекает в борьбу. Своей устремленностью к смыслу оно вводит меня в пространство, своим старением оно говорит о течении времени, своей смертью ставит меня один на один с вечностью. Тело отягощает нас, мы зависим от него, но в нем же — исток нашего сознания и духовности. Оно — вездесущий посредник в жизни духа. В этом смысле можно вслед за Марксом сказать, что «непредметное существо есть невозможное, нелепое существо»[203], добавив, однако, что, будь человек только предметным бытием, ему недоставало бы завершенности бытия, то есть личностной жизни.

Персонализация природы. Личность не может удовлетвориться тем, что подчинена природе, в которой родилась, тем, что лишь испытывает ее воздействие. Она обращается к природе, чтобы шаг за шагом преобразовывать ее и приспосабливать к своим потребностям.

На первых порах личностное сознание утверждает себя, осваивая природную  среду. Согласие с реальным — первое условие любого творчества. Кто отрицает это, тот мелет вздор и в своей деятельности сбивается с пути.

Но согласие — лишь первый шаг. Сверх меры приспосабливаться  к вещам — значит попадать к  ним в рабство. Человек комфорта — это домашнее животное; он —  раб предметов, обеспечивающих комфорт. Человек, сведенный к своей производительной или социальной функции, всего лишь винтик в системе. Использование природы имеет целью не добавлять к системе детерминизмов еще и систему условных рефлексов, а открывать перед творческой свободой все возрастающей массы людей наивысшие возможности. Только жизнеутверждающая сила личности сметает препятствия и прокладывает новые пути. Для этого ей надо отвергнуть природу как данность и утвердить ее как личностное деяние, как опору персонализации. Тогда принадлежность к природе оборачивается господством над нею и мир входит в саму плоть человека и его судьбу.

Смысл личностного деяния в природе можно описать и  так.

Личность не может без  катастрофических последствий доверяться магии собственного движения вперед. Когда Форда спрашивали, почему он постоянно расширяет свое производство, он отвечал: «Потому что я не могу остановиться».

Личность не относится  к вещам, как господин к своим  рабам. Личность освобождает себя, освобождая все вокруг. Она призвана освободить как вещи, так и все человечество. Маркс говорил о капитализме, что он низводит вещи до уровня товара, превращает их в машины по производству прибыли, затеняет в них то, что  делает их собственно вещами и что  только поэт в состоянии постичь. Мы всякий раз содействуем этой деградации тем, что усматриваем в вещах препятствия, которые надо преодолеть, косную материю, которой надо овладеть и над которой необходимо господствовать. Безраздельная власть, которой мы подчиняем вещи, переносится и на человеческие отношения, что ведет к тирании, исходящей, однако, не от вещей, а от человека. Точка зрения марксизма, утверждающего, что миссия человека заключается в том, чтобы, гуманизируя природу, вернуть вещам их достоинство, совпадает с христианской позицией, согласно которой человек призван искупить себя в труде и тем самым искупить материю, которую он в своем падении увлек за собой в бездну. Учение Маркса о ценности практической деятельности (praxis) есть своего рода обмирщенная христианская концепция труда[204].

Отношение личности к природе  не является сугубо внешним, оно —  диалектическое отношение обмена и  восхождения. Человек воздействует на природу, чтобы покорить ее, подобно  тому как самолет борется с силой тяготения, чтобы преодолеть эту силу. С первых своих шагов на земле, «чтобы возделывать» ее[205] и дать имя каждой живой душе, человек повел себя так, что в результате не осталось чистой природы, природы, которую он не очеловечил бы. То, что мы называем природой, соткано из наших усилий. Едва научившись понимать мир и приспособившись к нему, мы сразу приступаем к раскрытию его тайн — тайн материи, жизни, психики. Это — решающий шаг. Как торжественно провозглашается в «Тезисах о Фейербахе», «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»{131}. Вместе с трудом придет мудрость, но он же породит и безумие; созидать — вот в чем сущность человеческой деятельности, но при одном лишь условии: если она осуществляется в тотальной перспективе, откуда черпаются самые сокровенные цели божественного происхождения, возвышающие человечество. Производственная деятельность, направленная поначалу на скорейшее удовлетворение элементарных потребностей, а затем увлеченная корыстными интересами или опьяненная собственными успехами, должна в конце концов перерасти в освободительную деятельность, соответствующую всем требованиям личности. Производственная деятельность ценна только своей наивысшей целью — наступлением эры личностей. Цель эта не зависит ни от уровня технической оснащенности, ни от количества продуктов труда, ни от достигнутого благосостояния.