Биография Н.И Костомарова

______________________

* См. нашу статью "Начало единодержавия" 

______________________

Не все новое непременно должно быть лучше старого. Новая ошибка все будет ошибкою, а правда не стареется. Но в каком отношении  можно назвать старым путем стремление овладеть Крымом? Разве в том смысле, что некогда Русь стремилась к  югу, Олег, Игорь, Святослав, Владимир двигались  на византийские пределы, а Черное море носило название Русского? Но то были дела, давно минувшие; наплыв иных исторических условий стер живость воспоминаний о них. События XVII века вызывали возобновление  этого давнего, позабытого стремления Руси к югу, без всякой привычки идти по старому пути, и в этом отношении  стремление покорить Крым, которое  иным кажется старым путем, по нашему крайнему разумению, было путем самым  разумным, вытекавшим из настоятельной  потребности как для государства, так и для безопасности дальнейшего  развития народной жизни.

Борьба Руси с татарщиною была борьба на жизнь и на смерть. Освободиться от ига, тяготевшего над Русью  два века с лишком, и тем ограничиться было невозможно. История это доказала.

Переставши составлять могучую  азиатскую завоевательную державу, монголо-татарщина, разбившись на части, не могла уже владеть Русью; зато этой Руси не давали жить на свете разные орды, из которых главнейшие носили названия царств. Если не мытьем, так  катаньем - говорит известная русская  поговорка. Казанцы и крымцы, не в  силах уже будучи заставить, как  делали предки их в Золотой Орде, приезжать русских государей  к себе с данью, то и дело что  грабили, разоряли русские жилища, русские  поля, убивали, уводили в неволю десятки  тысяч русского народа, заставляли откупаться от себя, что в сущности было продолжением платежа дани, не давали русским ни подвинуться в  плодороднейшие пространства, ни улучшать свой быт. По их милости, русский народ  продолжал быть самым несчастным, нищим народом; вся его история  наполнена однообразными, неисчислимыми  и в свое время страшными разорениями. Первое условие возможности благосостояния и процветания Руси было уничтожение  этих хищнических гнезд, покорение  татарской расы славянскою, присоединение  к себе ее территорий. Того требовала  не алчность к завоеваниям, а потребность  самосохранения; это было неизбежное условие благосостояния. Ввести у  татар иной образ жизни, сделать  их спокойными соседями невозможно было иначе, как подчинив их: в принципе монголо-татарских царств быть самостоятельными значило то же,что нападать, грабить  и разорять соседей. Царство Казанское  было разрушено: первым благодетельным последствием этого события было то, что более сотни тысяч несчастных русских рабов получили свободу  и возвращены были отечеству и  христианству; второе - что уже не сотни тысяч, а миллионы грядущих поколений избавлены были от той  судьбы, которая ожидала их самих  и угрожала их предкам. За Казанью  покорена была Астрахань. Та же участь должна была постигнуть и других татар: это была потребность не царская, а всенародная; и действительно, впоследствии Ермак Тимофеевич, мимо всяких царских указов, довершал на дальнем востоке путь, проложенный русскими под Казанью. Но на юге торчало между тем татарское царство - более всех несносное для Руси, более всех мешавшее ее движению вперед: то был Крым. Важность этого края в русской истории недостаточно еще оценена историками. Пока там существовало хищническое гнездо, Русь не могла безопасно подвигаться на юг и занять пространства плодородных земель, которые должны были составить главнейшее ее богатство, экономическую силу и богатство государства и народа. В XVI веке граница спокойных владений Руси оканчивалась каких-нибудь верст за сто от Москвы: далее начиналось редкое население бедных острожков, где жители беспрестанно должны были опасаться за свою жизнь и где не могло быть спокойного улучшения быта; по мере удаления к югу русские должны были дичать и делаться более азиатским, чем европейским народом.

В следующее затем столетие народонаселение  на юге увеличивалось очень медленно в сравнении с тем, как оно  в той же полосе увеличивалось  в более позднее время - по завоевании Крыма. Что касается до культуры в  этом крае, то в царствование Анны, Елисаветы  и даже Екатерины Южная Россия и даже прилегавшая к ней часть  Средней были очень дики. Мы прожили  каких-нибудь лет пятьдесят с  небольшим на свете, а помним виденных нами в юности престарелых жителей  южных (даже не совсем крайних) губерний, которые, в качестве воспоминаний своего детства, рассказывали нам о страхе татарских набегов, которому подвергались земледельцы; последние тогда не слишком заботились о выгодах  оседлого житья, опасаясь, что, быть может, придется покинуть свое гнездо и бежать куда глаза глядят. Бесспорно, что  существование Крымского царства, которому кроме полуострова были подчинены на материке бродячие орды, готовые во всякое время делать набеги на Русь, было одною из главнейших причин медленности расселения русского народа на огромном материке Средней и Южной  Руси, и плохого хода культурного  развития вообще в Русской стране. Если и теперь мы чувствуем и сознаем  нашу отсталость от Западной Европы, то в числе многих неблагоприятных  условий мы обязаны этим и Крыму. Наша история пошла бы совсем иначе, если б в XVI столетии исполнились  замыслы тех людей, которых новейшие историки лишают умственного превосходства  пред царем Иваном Васильевичем за то, что они хотели овладеть Крымом, идя "по старому пути". Нам могут  возразить: да, овладеть Крымом было бы хорошо, но это было в те времена  невозможно, и потому-то прозорливый  и мудрый царь, видевший лучше своих  советников эту невозможность, обратил  свою деятельность в иную сторону. Но, вникая в тогдашние обстоятельства, окажется, что именно тогда наступало  самое удобное время к осуществлению  такого намерения и, следовательно, за людьми, хотевшими вести Русь "по старому пути", придется не только признать верный взгляд на потребности  Руси, но еще и практическое понимание  условий времени, уменье поступать  сообразно пословице: куй железо, пока горячо! Послушаем Курбского, современника и участника этих замыслов. Пусть  он за нас защитит своих друзей, сторонников "старого пути", против строгого суда наших ученых.

"Бог пустил на татар нагайских  зиму жестокую - весь скот у  них пропал и стада конские,  и самим им на лето пришлось  исчезать, потому что орда питается  от стад, а хлеба не знает;  остатки их перешли к Перекопской  орде, и там рука Господня казнила  их: от солнечного зноя все  высохло, иссякли реки; три сажени  копали в глубину и не докопались  до воды, а в перекопской орде  сделался голод и великий мор;  некоторые самовидцы свидетельствуют, что во всей орде не осталось тогда и десяти тысяч лошадей. Тут-то было время христианским царям отмщать басурманам за беспрестанно проливаемую православную христианскую кровь и навеки успокоить себя и свое отечество; ведь они на то только и на царство помазываются, чтобы судить справедливо и оборонять врученное им от Бога государство от варваров. Тогда и нашему царю некоторые советники, храбрые и мужественные, советовали и налегали на него, чтоб он сам, своею головою, двинулся с великими войсками на перекопского царя, пользуясь временем, при явном божеском хотении подать помощь, чтобы уничтожить врагов своих старовечных и избавить множество пленных от издавна заведенной неволи. И если б он помнил значение своего царского помазания да послушал добрых и мужественных стратегов, получил бы великую славу на сем свете и наградил бы его тьмами крат более Создатель Христос Бог в будущей жизни. А мы готовы были души свои положить за страдавших много лет в неволе христиан, потому что это была бы добродетель выше всех добродетелей. Но наш царь не радел об этом и едва послал только пять тысяч войска с Димитрием Вишневецким рекою Днепром, а на другое лето - восемь тысяч, также водою, с Данилом Адашевым и другими военачальниками; они, выплыв Днепром в море, нежданно для татар учинили в орде большое опустошение: многих убили, жен и детей их немало взяли в плен, немало освободили из неволи христианских людей и вернулись благополучно домой. Тогда мы паки и паки налегали на царя и советовали ему: или сам бы шел, или хоть бы великое войско послал вовремя в орду; но он не послушал, спорил против нас, а его настраивали ласкатели, добрые и верные товарищи трапез и кубков, друзья различных наслаждений".

Нет никакой причины сомневаться  в верности известий и взгляда  Курбского, тем более когда известный  нам ход тогдашних событий  вполне согласуется с Курбским. Мы видим в Иване Васильевиче  какое-то колебание в этом вопросе; заметно, что он находился под  различными противоположными двигательными  силами, то делал шаг вперед, то отступал назад, то поддавался мысли покорения  Крыма, то боялся вдаться в ее исполнение; а между тем обстоятельства так  были благоприятны для такого исполнения, что все его даже несмелые и  боязливые шаги вперед пророчили  ему дальнейший успех. Прежде всего, в 1557 году он, поддаваясь, конечно, внушениям  сильвестровского кружка, послал Ржевского  с отрядом, и Ржевский совершил свое поручение так удачно и с такими надеждами на будущие удачи, как  только возможно было при тех слабых силах, какие имел он в своем распоряжении. Он разбил крымцев под Ислам-Кирменем, взял Очаковский острог, разбил там  татар и самых турок: такие  блестящие подвиги произвели  сильное возбуждение в днепровской  Украине, где уже образовалось воинственное козачество, всегда готовое броситься  на татар, как только завидит надежное знамя, под которым можно было собраться. Князь Димитрий Вишневецкий, этот первообраз целого ряда последовавших  за ним героев, этот богатырь-Байда  народных козацких песнопений, предлагал  московскому государю свои услуги против Крыма. Он тогда же готов был поклониться  царю с Черкасами, Каневом, с козацкою Украиною, сердцевиною той разросшейся  Украины, которая поклонилась другому  московскому царю через столетие. Царь Иван не решился принять его  с землями: быть может, он имел тогда  основание, не желая раздражать литовского государя, с которым союз мог ему  пригодиться против того же Крыма. Он дал Вишневецкому Белев. А потом  что? Не решившись идти сам с войском, он, однако, как будто не прочь  был вести дело, а хотел еще  раз испытать бессилие своих врагов. Вишневецкий отправился к Перекопу. На этот раз пошло дело еще успешнее, чем с походом Ржевского. Хан  испугался, сел в осаде, орда не отражала нападения. Хан отпустил русского посла, которого до того времени держал в  неволе, изъявлял желание быть в  мире с царем. Ясно было, что Крым не в силах будет защититься, если на него пойдут новые и притом большие силы с самим царем во главе. Но царь Иван Васильевич и теперь не поддался увещаниям принять начальство над войском и идти на Крым. В то же время, однако, не примирился он с ханом, а еще раз послал на Крым новый отряд, как будто еще раз хотел сделать попытку и узнать: точно ли враг бессилен, хотя узнавать уже было тогда нечего. Данило Адашев отправился на судах по Пслу, а потом Днепром в море и причинил большое опустошение на западном берегу полуострова. Отпора не было. Хану Девлет-Гирею было с разных сторон дурно. Черкесы отняли Таманский полуостров. Внутри Крыма происходило междоусобие. Мурзы, недовольные правлением Девлет-Гирея, хотели возвести на престол Тохмамыш-Гирея, это не удалось. Тохмамыш бежал в Московское государство. Это могло быть новою помощью московскому государю: объявив себя покровителем претендента, он мог внутри Крыма между татарами найти партию, которая невольно способствовала бы его успехам в надежде посадить на престол Тохтамыша и заслужить внимание и благодарность нового хана. Царь Иван ничем не воспользовался.

Царь Иван тогда вообще все более  и более старался действовать  наперекор Сильвестру и его кружку. Он уже завязался в Ливонскую  войну и был чрез то самое накануне разрыва с Литвою и Польшею, с  которыми предполагали его бывшие опекуны  действовать совместно для покорения  Крыма.

Время показало все неблагоразумие поведения царя Ивана Васильевича  по отношению к Крыму. Уж если он не хотел завоевать Крыма, то не нужно  было и раздражать его нерешительными и неважными нападениями. Напротив, московский царь начинал и не кончал, не воспользовался удобным временем - эпохою крайнего ослабления врага, а  только раздразнил его, дал ему время  оправиться и впоследствии возможность  отомстить вдесятеро Москве за походы Ржевского, Вишневецкого и Адашева. Тот же Девлет-Гирей, который трепетал от приближения немногочисленных русских  отрядов, в 1571 году с большим полчищем в 120 000 (как повествуют бывшие в Москве иностранцы) прошел до Москвы, опустошая  все русское на своем пути, и  появление его под столицею было поводом такого страшного пожара и разорения, что московские люди не забыли этой ужасной эпохи даже после Смутного времени, и при  Михаиле Федоровиче иноземцы слышали  от них, что Москва была многолюднее  и богаче до оного крымского разорения, а после него с трудом могла  оправиться.

Однако наши почтенные историки уверяют, что царь Иван поступил благоразумно, не послушавшись советов устремить  все силы на Крым. Возиться с Крымом, по их соображениям, было некстати московскому  государю; во-первых, очень затруднительно было сообщение Москвы с Крымом, не то что с Казанью и Астраханью, куда можно было дойти значительную часть пути водою; во-вторых, если бы и удалось покорить Крым, то невозможно было удержать его, при сравнительном  малолюдстве русского народа, так  как трудно было бы отделить значительное русское население в новопокоренную землю; в-третьих, покорение Крымского  полуострова вовлекло бы Русь в войну  с Турциею, которая находилась в  то время в апогее своей славы  и силы, была страшна всей Европе.

Нельзя не признать основательности  таких замечаний. Но для всякого  предприятия, особенно такого, которое  сопряжено с борьбою, есть свои препятствия; однако для всяких препятствий найдутся соответствующие средства избегать их или преодолевать, и если историк, оценивая намерения исторических деятелей, будет подбирать одни препятствия, с которыми эти деятели должны были бороться, не обращая внимания на средства, возможные в свое время для устранения препятствий, то взгляд историка будет односторонен и, следовательно, неверен. Указавши на препятствия, возникшие против исполнения известного предприятия, надобно указать и на средства, какие могли быть найдены, чтобы победить эти препятствия. Нам говорят, что сообщение с Крымом было затруднительнее сообщения с Казанью и Астраханью. Мы соглашаемся с этим, но не думаем, чтобы затруднения эти были совершенно непреодолимы. Главное удобство, по тогдашним условиям, состояло в водных путях. И что же? Мы видим, что большая половина пути от Москвы до берегов Крымского полуострова могла быть пройдена водою. Данила Адашев с восемью тысячами отправился на судах по реке Пслу, а потом по Днепру и, таким образом, мог достигнуть западных берегов Крымского полуострова. Был еще и другой пункт водного пути - тот же Воронеж, на который впоследствии обратил внимание Петр Великий. Нужно было, говорят нам, большое войско; однако нет основания думать, чтобы войско, необходимое для завоевания Крыма, при тех критических условиях, в каких находилась тогда орда, требовалось в таком количестве, которое было бы затруднительно выставить Московскому государству. Для покорения Казани Московское государство должно было послать до 130 000 воинов, а завоевание отдаленной Астрахани потребовало менее третьей части этого количества. Если крымские дела были до того расстроены, что отряды в пять и в восемь тысяч могли безотпорно опустошать владения хана и наводить на него великий страх, то что же могло быть, если бы, вместо восьми тысяч, явилось восемьдесят, да еще с самим царем, которого присутствие столько же благодетельно в нравственном отношении подействовало бы на русскую рать, сколько зловредно на врагов? Появление царя на челе войска русской державы с решительным намерением покорить Крымское царство подняло бы, воодушевило и привлекло к царю, для совместного действия против крымцев, с одной стороны днепровское, с другой - донское козачество, а козачество, особенно днепровское, было бы совсем не малочисленною военного силою, потому что при той воинственности, которая охватывала украинское население, ряды его тотчас же увеличивались бы множеством свежих охотников и эта сила почти ничего бы царю не стоила. Мы не говорим, впрочем, чтобы Крым во всякое время мог быть так легко завоеван; мы имеем в виду только то печальное и расстроенное его состояние в половине XVI века, которым хотели воспользоваться советники царя Ивана Васильевича. Нам говорят: если бы даже царю и удалось завоевать Крым, то невозможно было бы его удержать по причине как отдаленности края, так и при малолюдстве русского народонаселения, причем нельзя было бы доставить в новопокоренный край достаточное количество русских поселенцев. Но не надобно выпускать из виду того важного обстоятельства, что Крым по качеству народонаселения в XVI веке был не то, что в XVIII и даже уже в XVII. Крымские ханы были страшны преимущественно теми ордами, которые бродили и кочевали в степях и находились в их распоряжении, когда нужно было их подвинуть на опустошение соседних земель. На самом полуострове собственно татарское население еще не составляло большинства; в XVI веке в Крыму еще очень много было христиан; их потомки, одичавшие, лишенные средств религиозного воспитания, под гнетом господства магометан не ранее как в XVII веке (а многие уже в XVIII), отатарившись, мало-помалу перешли к исламу, так что Екатерине II удалось спасти только остаток их, переселенный на берег Азовского моря под именем крымских греков*. В XVI веке христиане были еще многочисленны и, конечно, встретили бы русское завоевание как избавление от иноверной неволи. Вот уже был готовый контингент для того населения, которое бы вначале послужило ручательством во внутреннем спокойствии края под русским владычеством. При таком выгодном условии Руси предстояло менее труда закрепить за собой новопокоренный край, чем это случилось с Казанскою землею, где, кроме татар, магометанская и языческая черемиса долго враждебно относилась к русской власти. Опасность вовлечься в войну с сильною Турциею была важнейшим препятствием. Но и это препятствие не было вполне неотвратимо. Нельзя сказать, чтоб Московское государство, овладевши Крымом, никак уже не могло сойтись дружелюбно с Турциею. Турция была сильна, но Турция была падка на выгоды. Если бы московский государь, сделавшись обладателем Крыма, предложил Турции выгодные условия, даже известный постоянный платеж за тот же Крым (которым ведь Турция собственно не владела), то едва ли бы Турция не предпочла мирную сделку трудной войне. А если б и не так, если бы пришлось Руси воевать с Турциею, война эта представляла бы для Турции гораздо более затруднений, чем всякая другая в Европе. Легко было нагайским летучим загонам и различным ордам нападать на южные пределы Московского государства внезапно и убегать в свои степи с добычею. Но двинуться с многочисленным турецким войском в глубину необозримых степей, подвергаться всевозможнейшим лишениям и неудобствам непривычного климата, встретить против себя всю сосредоточенную силу Руси - это бьио такое предприятие, что, сделавши опыт, Турция отказалась бы от него, особенно когда могла сойтись с Московским государством выгодно. Ведь впоследствии посылали же турки янычар на помощь Девлет-Гирею отнимать у Москвы Астрахань. Предприятие не удалось. Это уже может служить примером, что Турции нелегко было воевать на русском материке. При этом надобно заметить, что Москве представлялись пути действовать с постепенностью, которая бы задержала быстрые поводы к разрьшу с Турциею. Можно было и в Крыму употреблять ту же политику, какую употребляли над Казанью и Астраханью, и, прежде чем завоевать окончательно Крым, сажать на крымский престол таких претендентов, которые были бы подручниками Москвы. Личность Тохтамыша была уже первым готовым образчиком. Постепенно, как это бывает всегда в подобных случаях, страна, управляемая подручником, все более и более подчинялась главенствующей державе, пока наконец не прильнула бы к ней и не вошла бы в систему ее непосредственных владений.

______________________

* Поразителен тот факт, что еще  в XVII веке в Кафе (Феодосии), при  6000 домах, было 12 греческих церквей, 32 армянских и одна католическая, а в 1778-м число найденных  в Крыму православных, но совершенно  отатарившихся, простиралось только  до 15.000 (см. Хартохая, Истор. судьба  крымск. татар. Вестн. Евр. 1867. П.  С. 152 - 173.

______________________

Замечательно, что тогдашние московские руководители крымского дела хотели действовать так, чтобы, елико возможно, не дойти до разрыва с Турциею: поэтому Данило Адашев, захвативши в Крыму в числе пленных, кроме  татар, турок, отослал их к очаковскому  паше, объяснивши, что московский государь воюет с крымским ханом, а никак  не с падишахом. Видно, что, по их соображениям, можно было овладеть Крымом и уклониться от войны с Турциею, по крайней  мере до времени.

Все намерения насчет Крыма, долженствовавшие, в случае удачного исполнения, открыть  для Руси совсем иную дорогу, разбились  об упрямство деспота, который уже  вырвался из-под долгой опеки умных  людей. Наши историки приписывают его  нежелание продолжать крымское дело его прозорливости, политическому дальновидению, чуть не гениальности. "Он понимал, говорят они, лучше своих советников несвоевременность попытки над Крымом". Но если б в самом деле было так, то для чего ж он посылал Ржевского, Адашева, Вишневецкого задирать крымцев? Результат вышел очень плохой, когда крымцам дали оправиться. Нам кажется, побуждения, руководившие Иваном Васильевичем, гораздо проще объясняются: с одной стороны, он тяготился опекою, но, по недостатку нравственной силы, не мог свергнуть ее с себя сразу и переживал эпоху колебания; оттого выходило, что он то, по прежней привычке, поддавался внушениям своих опекунов и уступал их советам, то перечил им и своенравно приостанавливал ход начатого предприятия и портил его. Кроме того, как самое предприятие представляло для него личные опасности, то здесь вступало в свои природные права то всегдашнее свойство его характера - трусость, свойство неизменно общее всем подобным ему тиранам. Ведь и против Казани он лично поехал неохотно и после, когда уже Казань находилась под его властью, с досадою вспоминал, как его против воли повезли сквозь безбожную землю.

Но отчего историки наши величают царя Ивана Васильевича за Ливонскую  войну? Говорят, что царь Иван лучше  своих опекунов видел невозможность  сладить с Крымом и обратил  свою деятельность к такому предприятию, которое могло быть полезнее для  России. Но разве это предприятие  удалось? Нет. Не послушавши своих советников, оставив крымское дело на четверти дороги и затеявши покорение Ливонии, Иван навлек только на Россию бедствия и поражения с двух сторон: раздражив  крымского хана и давши ему  время оправиться, подверг страшному  разорению Москву и центральные  области государства и, вооруживши против себя Польшу, был побежден Баторием и не удержал Ливонии, стоившей напрасной  потери русской крови, Но если - возражают  нам - он и не успел в своем предприятии, все-таки он достоин уважения и сочувствия, как шедший по тому пути, по которому шел Петр Великий. А что общего между делами Ивана и Петра? Только то, что как Иван, так и Петр воевали в Ливонии. И только: это  одни внешние признаки; на них исключительно  нельзя опираться историку при оценке и определении характеров и значения исторических лиц. Петру нужно было возвратить России море, загороженное Столбовским договором; Ливония  вовсе не была его целью - она ему  только подвернулась в войне, и он завоевал ее, действуя в силу обстоятельств, вследствие войны, которая велась совсем не ради Ливонии, а для других целей. Царь Иван не был в таких обстоятельствах, в каких был Петр. То море, которого только и добивался первоначально  Петр, у Ивана было уже во владении. Если бы Россия при Петре была в  таких границах, как и при Иване, то Петру не нужно было бы начинать наступательной войны: ему пришлось бы просто начать строить Петербург  на русской земле, и если бы то вызвало  со стороны завистливых соседей  нападение, то война с ними имела  бы чисто оборонительный характер. Впрочем, и без того война Петра  с Карлом XII поднята за возвращение  России ее достояния, не очень давно  захваченного. Было ли у Ивана что-нибудь в голове подобное тому, что было у Петра? Думал ли Иван о заведении  флота, о введении в государство  образовательных начал, о сближены с Европою? Думал ли он об этом хотя настолько различно от Петра, насколько XVI век отличался от XVIII? Наши историки говорят - да; но исторические факты  не дают нам ни малейшего права  согласиться с этим. Правда, если (как делают некоторые историки) составлять выводы на основании внешних  случайных признаков, то можно, пожалуй, натягивать и отыскивать что-то такое, что покажется зачинающимся стремлением  к знакомству с Западом и к  преобразованию Руси; но такие выводы рассыпятся от одного прикосновения  даже слабой исторической критики. Более  всего и прежде всего способен соблазнить нас саксонец Шлитт, который в 1547 году хотел привезти в Московское государство полезных иноземцев. Но когда это происходило? Именно в тот период Иванова царствования, когда этот государь находился под влиянием Сильвестра, Адашева и других лиц их кружка, когда, по собственному признанию Ивана, он часто советовал противное тому, что делалось, да его не слушали (аще и благо советующе, сия непотребно им учинихомся); следовательно, если с поручением Шлитту соединить какие-нибудь образовательные цели, то их надобно приписывать не царю Ивану Васильевичу, а тем же самым его советникам, которых ученые историки хотят унизить, возвышая Ивана Васильевича. Но такой единичный факт, как история саксонца Шлитта, не настолько замечателен и важен, чтоб к нему привязывать, как следствия к причине, крупные историческия явления, очевидно, истекавшие прямым путем из иного источника. С одной стороны, самая история Шлитта не была чем-либо новым, до сего времени неслыханным; это собственно было только повторением того, что делалось при деде Ивана Васильевича Грозного, великом московском князе Иване Васильевиче III, когда в Москве отличались: Аристотель, Марко Алевизо, Дебосис, Антон лекарь и другие, а то, что делалось при Иване III, было продолжением того, что бывало и в прежние времена, при случае, и мы дойдем до построек, совершенных немецкими мастерами во Владимире. По отношению к сближению с Европою, которое было одною из главных сторон петровского преобразования, все такие случаи прибытия в Россию иноземцев, знающих то или другое полезное дело, хотя были до известной степени предварительными явлениями, но не иначе как в своей совокупности, а не в отдельности, потому что каждое из этих явлений не имело само по себе слишком большой важности. С другой стороны, причин войны с Ливониею нельзя искать главным образом в истории саксонца Шлитта и еще менее в каких-то образовательных целях Московского государства. Война царя Ивана Васильевича была непосредственным последствием и возобновлением войны его деда, а последняя имела свой корень в старинной вражде прибалтийских рыцарей с русским миром, вражде, которая наполняет всю историю Пскова и упирается в подвиги Александра Невского. Если нападения царя Ивана Грозного на Ливонию приписывать образовательным целям и за то возводить Ивана в звание сознательного предшественника Петра Великого по делу преобразования России, то в равной степени можно сочинять такие же побуждения и для предшествовавших столкновений русских с прибалтийскими немцами.