Сам Никон
стоял всецело на той же
самой точке зрения. Стремясь
ввести в русской церкви единообразие
по греческому образцу, он засыпал
константинопольского патриарха
Паисия вопросами чисто обрядового характера
и схоластическими казусами, нисколько
не отличаясь в этом случае от своего предшественника
Иосифа, спрашивавшего восточных патриархов
о четырех “великих церковных потребах”
подобного же рода. Получив 27 таких вопросов,
Паисий пришел в недоумение и деликатно
попробовал в своем ответе просветить
Никона: “Не следует думать, будто извращается
наша православная вера, если кто-нибудь
имеет чинопоследование, несколько отличающееся
в вещах, которые не принадлежат к числу
существенных или членов веры, лишь бы
соглашался в важных и главных с кафолическою
церковью” и, кстати, приложил экземпляр
“Православного исповедания веры” для
сведения Никона. Но эти нравоучения, равно
как и все рассуждения Паисия об условности
даже таких вещей, как перстосложение
при крестном знамении и благословении,
пропали для Никона даром. Вероятно, попросту
он их не понял. Противники Никона были
в данном случае вполне солидарны с ним.
Разница заключалась только в том, что
Никон отдал первенство обрядности греческой,
которую он считал более древней и потому
более надежной, а первые держались русской
старины, по их мнению, освященной и оправданной
угодниками и чудотворцами.
Самый
ход “исправления” еще больше
содействовал разрыву между новым
единообразием и старой верой.
Официально необходимость исправления
мотивировалась на соборе 1654 г.
тем, что в старопечатных книгах
было много ошибок, вставок, и
тем, что русский богослужебный
чин очень существенно разнился
от греческого. В основу исправления хотели
положить древние харатейные, т.е. рукописные,
славянские и греческие книги. Таково,
по крайней мере, было первоначальное
намерение Никона. Но когда приступили
к практическому осуществлению этой задачи,
обнаружились огромные затруднения. Рукописей
древних было мало, а имевшиеся расходились
одна с другой. Справщики не умели в них
разобраться, и этот путь был оставлен
и заменен другим. Царь и Никон решили
признать нормой тогдашние печатные греческие
книги, напечатанные в Венеции, а также
славянские требники для литовско-русских
униатов, напечатанные там же. По ним и
править русские книги. Следуя этой директиве,
справщики сначала делали перевод с греческих
венецианских изданий. Не особенно полагаясь
на свое знание греческого языка, постоянно
сверяли его со славянским униатским текстом.
Этот перевод был основной редакцией новых
русских богослужебных книг. Окончательная
редакция устанавливалась путем внесения
отдельных поправок на основании некоторых
древних рукописей, славянских и греческих.
Эта окончательная редакция утверждалась
Никоном и шла в Печатный двор для размножения.
Результат
такого исправления был совершенно
неожиданный. Дело в том, что
за те семь веков, какие прошли
со времени религиозной реформы
Владимира, весь греческий богослужебный
чин изменился весьма существенным
образом. Двоеперстие (вошедшее
в обычай взамен прежнего единоперстия),
которому первые греческие священники
научили русских и балканских
славян и которое до середины
XVII в. держалось также в киевской
и сербской церкви, в Византии
заменилось под влиянием борьбы
с несторианами троеперстием (конец
ХII в.). Также изменилось перстосложение
при благословении. Все богослужебные
чины стали много короче, некоторые важные
песнопения заменялись другими.
В результате,
когда Никон заменил старые
книги и обряды новыми, получилось
как бы введение “новой веры”.
Догматы Стоглавого собора, двоеперстие
и хождение посолонь (по солнцу),
были разрушены. В то время
как Стоглав провозгласил: “Иже кто
не знаменается двема персты, якоже и Христос,
да есть проклят”. Патриарх Макарий по
просьбе Никона в неделю православия в
Успенском соборе всенародно показал,
как надо креститься тремя перстами, и
провозгласил: “А иже кто по Феодоритову
пясанию и ложному преданию творит (двоеперстие),
той проклят есть”. Вслед за Макарием
то же проклятие на двоеперстников провозгласили
два других восточных патриарха.
Весь богослужебный
чин был переделан заново и
сокращен настолько, что отпадал
уже и вопрос о многогласии.
Прежние формулы и действия
приходилось заменить совершенно
новыми. Новая церковь принесла
с собою и новую веру. “Нынешние
мудрецы,— язвит Лазарь,— мало
что, но много — не оставиша
бо во всех книгах ни одного слова, еже
бы не переменити или не преломити. И гордо
хвалящеся глаголют, яко ныне обретохом
веру, ныне исправихом вся”. По словам
“Сказки соловецких монахов”, “молитву
Иисусову, и исповедание православные
веры, и ангельскую трисвятую песнь, и
начальный стих “царю небесный”, от крещение
человеком и венчание, и маслосвящение,
и погребение иноческое и мирское, и летопись
от Христова рождества, и церковнопение,
заутрению и полуношнику, и часы, и молебны,
вечерню, и повечерню, и нефимон, и весь
чин и устав, и кажение, и звон церковный
— переменил все без остатку, литургию
божественную переменили ж”.
Можно
представить себе, какая буря
поднялась среди приходского
духовенства, когда были разосланы
по церквам новые книги. Сельское
духовенство, малограмотное, учившееся
службам со слуху, должно было
или отказаться от новых книг,
или уступить место новым священникам.
Ибо переучиваться ему было
немыслимо. В таком же положении
было и большинство городского
духовенства и даже монастыри. Монахи
Соловецкого монастыря выразили это в
своем приговоре напрямик, без всяких
оговорок: “Навыкли мы божественные литургии
служить по старым служебникам, по которым
мы сперва учились и привыкли, а ныне и
по тем служебникам мы, старые священницы,
очередей своих недельных держати не сможем,
и по новым служебникам для своей старости
учиться не сможем же... а которые мы священницы
и дьяконы маломочны и грамоте ненавычны,
и кучению косны, по которым служебникам
старым многия лета училися, а служили
с великою нуждою... а по новым книгам служебникам
нам чернецом косным и непереимчивым сколько
ни учитца, а не навыкнуть, лутче будет
з братьею в монастырских трудах бытих”.
В 1668г
начался знаменитый соловецкий бунт
и только в 1676 г, благодаря измене одного
из перебежчика из монахов, Феоктиста,
пришел конец осаде. Феокист провел ночью
царских стрельцов через отверстие в стене,
заложенное камнями, и монастырь после
восьмилетней осады был взят. Так погиб
последний оплот монастырского феодализма.
Старообрядческое сказание о соловецкой
осаде, разукрашенное всяческими чудесами,
и старообрядческие народные песни, посвященные
соловецкому сидению, до сих пор сохраняют
особую прелесть и особый интерес. Ведь
это была первая схватка в открытой борьбе
всех сил, враждебных Московскому государству
и соединенных знаменем старой веры.
Сельскому
и городскому священнику такого
выхода не представлялось. Новая
вера требовала, очевидно, и новых
служителей! Старым оставалось бороться
до последней возможности, а
потом либо подчиниться, что
было фактически невозможно, либо
окончательно порвать с дворянской
церковью и уступить свое место
послушным ставленникам никониан.
И партизанская борьба, которая
велась до сих пор от случая
к случаю, сразу разгорелась по
всей линии, захватив собою
весь профессиональное приходское
духовенство.
На первом
плане борьбы приходского духовенства
поставил апологию старой веры.
Было бы огромной ошибкой смотреть
на пространные челобитные первых
борцов за старую веру как
на неоспоримое доказательство
невежества и духовного убожества
их авторов, как это делают
многие историки раскола. Челобитные
проникнуты искренностью и глубиною
убеждения и обнаруживают нередко
огромную эрудицию их авторов.
Эрудицию, правда, в стиле Иосифа
Волоцкого и его школы, но
все же импонировавшую тогдашнему
обществу. Авторы челобитных защищают
“прежнюю христианскую веру”,
провозглашая никоновские нововведения
“новой незнакомой верой”. Для них эта
прежняя вера заключалась именно в знании
и соблюдении верных способов угождения
божеству. В старых харатейных книгах,
которыми, как величайшей святыней, гордились.
Например, соловецкие монахи, были изложены
эти верные способы. Соблюдая их, Зосима
и Савватий снискали богоугодное житие
и явили миру “преславные чудеса”. Харатейные
соловецкие книги “предания” этих чудотворцев,
тот церковный чин и устав, который и монахам
откроет путь ко спасению. Московская
церковная традиция восходит к московским
чудотворцам, “в посте, в молитве и в коленопреклонении
и слезами богови угодивших”. И “законы
их, ими же они богови угодивши” дали им
дар чудотворения и изгнания бесов. Главные
“законы”: перстосложение двумя перстами,
как “знаменуют себя” Иисус и святые
на иконах, трисоставный крест, восьмиконечный,
составленный якобы по образцу креста,
на котором был распят Иисус и который
будто бы был сделан еще Соломоном из трех
древесных пород кипариса, певга и кедра.
Крест, таинственно символизирующий трехдневную
смерть Иисуса и непостижимую троицу,
и прочие догматы, установленные Стоглавым
собором (1551г), важны по своей магической
силе. Но такая же магическая сила скрыта
и в других элементах культа, в особенности
в известных формулах и некоторых отдельных
словах. Из челобитных видно, что такую
магическую силу до Никона присваивали
имени Исус - это “спасенное (т. е. спасительное)
его имя, нареченное от бога святым ангелом”.
Замена в новых книгах этого имени именем
“Иисус” казалась величайшим кощунством
и дерзостью. Далее, великую сокровенную
силу” присваивали “азу” во втором члене
символа веры, вычеркнутому в новых книгах.
Вся апология зиждется на знакомой уже
нам идеологии XIV – XVI вв.
Но не
следует думать, чтобы “исправление”
исходило из других, более развитых
религиозных представлений. В
ответ на апологию царь, Никон
и Восточные патриархи прежде всего
указывали на авторитет, старину и чистоту
греческой веры, взятой за норму для исправления,
но вовсе не входили в разъяснения и изобличения
“заблуждений” апологетов, их извращенных
понятий о вере. Они ставят этим позднейших
апологетов синодского православия в
величайшее затруднение: приходится признать,
что и Никон был невежествен по части веры
столько же, сколько и его противники.
Но против ссылки на авторитет греческой
церкви у апологетов был готов неотразимый
аргумент: знаменитая “Книга о вере”,
официальное издание московской патриаршей
кафедры, незадолго до Никона уже объявила
ведь греческую веру “испроказившеюся”.
“Всех еретиков
от века epecи собраны в новые книги”,—
заявляет Аввакум. Никон предпринял такое
дело, на какое не дерзал ни один еретик
ранее его. “Не бывало еретиков прежде,
кои бы святые книги превращали и противные
в них догматы вносили”, - говорит дьякон
Федор. Под предлогом церковных исправлений
Никон ни больше, ни меньше как хочет искоренить
чистое православие на Руси, пользуясь
потворством царя и с помощью таких явных
еретиков, как грек Арсений или киевские
ученые. “Новая незнамая вера” оказывалась
самою злою ересью.
В челобитных
уже даны все посылки для
последующей оценки никонианской
церкви, когда раскол стал уже совершившимся
фактом: учение ее – душевредное, ее службы
– не службы, таинства – не таинства, пастыри
– волки.
Челобитные,
однако, оказались слишком слабым
оружием в борьбе с соединенными
силами царя, Никона и епископата.
Единственный верный сторонник
старой веры их архиереев, Павел
Коломенский, был сослан в Палеостровский
монастырь, и уже в 1656 г. двуперстники были
приравнены соборным постановлением к
еретнкам-несторианам и преданы проклятию.
Этот собор, как и предшествующие, состоял
почти исключительно из епископов, с некоторым
числом игуменов и архимандритов, - епископат
не смел стать за старую веру. Никон торжествовал.
Наиболее
видные вожаки оппозиции были
сосланы и прокляты. Юрьевецкий протопоп
Аввакум – в Сибирь. В ответ на апологию
старой веры была издана “Скрижал”, объявлявшая
ересью старые обряды. Некоторое время
спустя, вследствие охлаждения, а затем
и разрыва между царем и Никоном, положение
оставалось неопределенным. Но в 1666 г.
окончательно и официально было признано,
что реформа Никона не есть его личное
дело, но дело царя и церкви. Собор из десяти
архиереев, собранный в этом году, прежде
всего, постановил признавать православными
греческих патриархов, хотя они живут
под турецким игом, и признавать православными
книги, употребляемые греческою церковью.
После этого собор предал вечному проклятию
“с Иудою-предателем и с распеншими Христа
жидовы, и со Арием, и со прочими проклятыми
еретиками” всех, кто не послушает повелеваемых
от нас и не покорится святой восточной
церкви и сему освященному собору”.
Покаяние принесли
только вятский епископ Александр,
три игумена, четыре монаха, в
том числе Григорий Неронов,
и священник Никита (Пустосвят). Прочие
были преданы проклятию, и троеглавных
вождей оппозиции – священники Аввакум,
Лазарь и дьякон Федор – сосланы в Пустозерский
острог, последние двое с урезанием языка.
Царь со своей стороны обязался обнажить
меч материальный: по силе указов 1666—1667
гг. еретики должны были подвергнуться
“царским сиречь казнениям по градским
законам”. Розыск еретиков и совершение
градского суда было поручено воеводам.
Борьба на мирной почве религиозной
полемики была кончена. Оставалось
вооруженное сопротивление, на
которое, однако, духовенство одно,
само по себе, не было способно.
Профессиональная оппозиция приходского
духовенства постепенно сходит
на нет. Оппозиция городского духовенства,
очень малочисленного, быстро исчезает,
как только кружок ревнителей был окончательно
разгромлен. Московский священник Кузьма
от церкви всех святых на Кулишках, ставший
во главе купеческой эмиграции из Москвы
в Стародубье, был последним могиканином.
Оппозиция же сельского духовенства тонет
в великом крестьянском религиозном движении,
начавшемся в 60-х годах, и теряет свою профессиональную
индивидуальность: сельскому священнику,
не желавшему принять новые книги или
не умевшему ими пользоваться, оставалось
только уйти вслед за бежавшим от крепостной
кабалы крестьянством, уступив свое место
ставленнику помещика-никонианина. Новые
сельские священники, служившие по никоновскому
обряду, были уже верными слугами поместного
дворянства.
Внутрицерковное
движение кончилось победой официальной
реформы.
Дворянско-московская
церковь нашла свое “credo“ и при его
помощи стала утверждать свое господство.
Осужденные служители старой веры, однако,
не подчинились и ушли “в раскол”, т. е.
откололись от официальной церкви и продолжали
с ней борьбу разными способами. Они нашли
себе опору в борьбе среди самых разнообразных
элементов, враждебных дворянскому государству.
С одной стороны, это были элементы, осужденные
ходом истории на исчезновение – последние
остатки боярства и старое стрелецкое
служилое сословие. С другой стороны, это
были элементы, стоявшие в оппозиции дворянскому
государству вследствие того, что были
объектом его жесточайшей эксплуатации,
- посадские люди и в особенности крестьянство.
Не принявшие
никоновской реформы группы из этих социальных
слоев также ушли в раскол. Таким образом,
началось это оригинальное социально
- религиозное движение, многогранное
по своему социальному составу и разнообразное
по своей идеологии.