Хронология и периодизация холодной войны

     В дальнейшем не желание отдать должное  свободному экономическому измерению  национальной мощи, очевидно, привело  советское руководство к политике противодействия созданию западногерманского государства. Одной из причин озабоченности  советской стороны, как указывает  А. М. Филитов в статье «СССР и  германский вопрос: поворотные пункты (1941 – 1961 гг.)», было наметившиеся в 1948 г. опережение западными зонами Германии ее восточной зоны в экономическом  восстановлении и развитии страны[1;236]. Таким образом, вместе с другими нежелательными последствиями, образование западногерманского государства могло подорвать внутреннюю привлекательность режима, формировавшегося в восточной зоне оккупации, равно как и советское влияние в Германии в целом. 

     В. К. Волков заключает, что политика по «германскому вопросу» отражала упрямство  Сталина и его нежелание признать, что западные державы переигрывают его по всем статьям. Эта точка  зрения близка к положению, высказанному американским ученым Н. Наймарком. Выводы В. К. Волкова близки во многом и к  взглядам германского историка Вильфрида  Лота, полагающего, сто Сталин вплоть до 1952 г. все еще допускал возможность  создания нейтральной несоветской Германии[20;140].

     Исследователи формирования советско-китайского союза  и истоков войны в Корее  поднимают вопрос о соотношении  геополитических и идеологических мотивов и склоняются к большей  важности первых, нежели вторых. По контрасту  с исследователями германского  вопроса здесь историки находят  в Сталине четкого и последовательного  реалиста. В то же время по-разному  интерпретируется характер складывающихся советско-китайских отношений. В  ряде публикаций (С. Н. Гончаров, А. Григорьева, Т. Зазерской) делается упор на взаимный макиавеллизм Сталина и Мао Дзэдуна  и создается впечатление, что  они никогда не доверяли друг другу. Другие авторы (Л. С. Тихвинский, А. М. Ледовкский), видят, прежде всего, готовность советской  стороны помочь китайской революции  и даже считают чрезмерными уступки  Сталина по пересмотру Ялтинских  соглашений в пользу КНР в начале 1950 г. И. В. Гайдук и Л. М. Ефимова показывают, что Сталин с 1949 г. стал больше считаться  с революционными процессами в Азии, хотя и стремился сдерживать ультрареволюционный  радикализм азиатских коммунистов[20;141].

     Американский  историк К. Уэзерсби в статье «Война в Корее 1950 – 1953 гг.: «холодная война» разгорается» отмечает, что «есть  некая ирония в том, что у истоков  «холодной войны», когда внимание обеих сторон было приковано к  Европе, поворотным моментом в ходе конфликта, определившим характер на весь оставшийся период, стало начало войны  на далеком Корейском полуострове  в июне 1950 г. Война в Корее привела  к милитаризации и глобализации «холодной войны», но одновременно и ограничению ее масштабов»[1;257].

     Блокаду Берлина (1948 г.) и Корейскую войну (1950 – 1953 гг.) историк А. М. Филитов  считает своеобразными проверками намерений потенциального противника, в ходе которых советское руководство  пыталось выяснить, насколько вероятна глобальная война и нападение на СССР в ближайшем будущем[33;195].

     Затронутая  Н. И. Егоровой и К. Уэзерсби тематика милитаризации холодной войны получает свое продолжение в статьях В. Л. Малькова и Ю. Н. Смирнова, посвященных  роли ядерного оружия в происхождении  и развитии послевоенной конфронтации. В рамках постановки и решения  сверхзадачи показать на примере  политики, связанной с созданием  атомной бомбы, выработку кодекса  сдерживания в условиях неравного  военно-технологического противостояния США – СССР и риска ядерной  войны. В. Л. Мальков в своей статье «Игра без мяча: социально-психологический  контекст советской «атомной дипломатии»»  сосредотачивает внимание на внутриполитическом аспект советской «атомной дипломатии». Впервые в исследовании феномена «атомной дипломатии» автор придает  столь важное значение анализу морально-психологического климата в СССР, который сложился под влиянием атомной монополии  США и который позволил Сталину  укрепить собственную власть, а также  проводить жесткую политику в  отношении держав западного «атомного клуба»[1;7]. Он считает, что Сталин готов не останавливаться ни перед какими затратами и человеческими жертвами ради достижения ядерного паритета с США[1;307].

     Ю. Н. Смирнов, который как ученый-ядерщик  принимал участие в создании водородной бомбы в группе А. Д. Сахарова и  написал ряд работ по истории  советского атомного проекта, также  разделяет мнение относительно определяющего  влияния на послевоенное противостояние СССР и США создания и совершенствования ядерного оружия[1;7].

     В. В. Поздняков, автор статьи «Разведка, разведывательная информация и процесс  принятия решений: поворотные пункты раннего  периода «холодной войны» (1944 – 1953 гг.)», приходит к выводу о том, что  деятельность советской разведки «в сфере атомного шпионажа существенно  ускорила осуществление отечественной  ядерной программы». Однако информация, которую добывали советские разведчики, часто подвергая себя смертельному риску, далеко не всегда доходила до «потребителей» и во многих случаях поступала  к ним с опозданием. Однако и  тогда, когда информация поступала  вовремя, не было ни какой гарантии, что она будет полностью использована «заказчиком»[1;336].

     Тему  противостояния разведок в годы ранней «холодной войны» продолжает А. А. Агеева, автор статьи «Канада и начало «холодной войны»: дело Гудзенко в  советско-канадских отношениях». Бегство  в сентябре 1945 г. из советского посольства в Оттаве шифровальщика И. Гузеенко было использовано канадской стороной в пропагандистских антисоветских  целях и «стало одним из первых в практике «холодной войны», когда  обстоятельства деятельности военной  разведки были преданы гласности  в далеко идущих по своим последствиям политических целях»[1;401].

     Таким образом, можно сделать вывод, что  изучение биполярной конфронтации, периода 1945 – 1953 гг., отмечается усиленным сотрудничеством  ученых из различных государств, изучающих  историю «холодной войны»; ученые занимались не поиском новых фактов, а анализом методологических и теоретических  проблем международных отношений  в послевоенный период. Каждый автор, в рамках изучения определенной проблематики данного периода, по своему интерпретирует события происходящие в эти годы. Большое внимание, естественно, уделяется  событиям, повлиявшим на формирование биполярности в мире. Давая развернутый  анализ событий, историки выделяют причины, которые повлияли на формирование такой  международной системы.

     Стоит сказать о том, что ученые, занимающиеся проблемными вопросами «холодной  войны», до сих пор не могут прийти к общему выводу по вопросам, когда и почему началась конфронтация. Анализируя каждый период в отдельности и сопоставляя факты, историки выдвигают разные версии, каждая из которых имеет право на существования, учитывая, что приводится обширная доказательная база в защиту той или иной точки зрения. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     ГЛАВА 2. ПЕРВАЯ «ОТТЕПЕЛЬ» И НОВЫЕ «ЗАМОРОЗКИ». 

     2.1. 1953 -  1958 ГГ. – ПЕРИОД ПЕРВОГО  ОСЛАБЛЕНИЯ МЕЖДУНАРОДНОЙ НАПРЯЖЕННОСТИ. 

     Политика  мирного сосуществования, эта задуманная новая форма противодействия Западу, искусно чередуя давление с компромиссами и не доводя дело до войны, объясняет сложное на первый взгляд переплетение противоречивых инициатив советской дипломатии, в период с 1956 - 1964 гг. сочетавшей угрозы с предложениями разрядки напряженности[9;241].

     В докладе Ж. - К. Ромэра, на международной конференции ««Холодная война» и политика разрядки», ««Холодная война» или противостояние Восток-Запад: некоторые методологические размышления» делалась попытка дать общую дефиницию процесса «холодной войны», который он охарактеризовал как затяжной «горячий» кризис. Заместитель директора ИВИ РАН Н. И. Егорова в своем выступлении на тему «Понятие «разрядка» в 1950-е годы: советская и западная интерпретации» отметила специфику ранней разрядки 1950-х годов, в которой доминировали идеологические догмы и понятийный аппарат «холодной войны». Г. М. Корниенко также предположил, что разрядку 1950-х годов следует называть «нулевой» или просто ослаблением напряженности. Настоящая разрядка, как антитеза «холодной войны», по его мнению, началась с 1960-х и, особенно, с 1970-х годов[13].

     Публикации  по десятилетию после смерти Сталина  образуют самостоятельный историографический блок. Особое внимание исследователей привлекли события марта –  июля 1953 г. и влияние дела Берии  на советскую внешнюю политику; попытка  разрядки напряженности в Европе в 1955 г.; воздействие десталинизации на социалистический лагерь; советская политика в международных кризисах; назревание советско-китайского разрыва в 1958 – 1960 гг.; истоки и ход Карибского кризиса.

       Среди историков нет сомнений, что главной фигурой этого  периода является Н. С. Хрущев, чьи единоличные решения привели  к опаснейшим кризисам «холодной войны»[36].

     В. М. Зубок в одной из статей пишет  о том, что для Хрущева «холодная  война» была не только геополитическим  соперничеством великих держав, но также и борьбой социализма и  капитализма - двух миров, о которых  он составил представление на личном опыте шахтера и коммуниста. В  странах Запада он видел, прежде всего, противостояние «труда и капитала», искал поддержки у рабочих  и яростно конфликтовал с «социал-предателями» из тред-юнионов. «Буржуазные» политики и государственные деятели воспринимались им в лучшем случае прагматичными  соперниками и крайне редко - надежными  партнерами и друзьями. Хрущев был  за окончание «холодной войны». Но как этого добиться? По этому вопросу  у него не было никакой ясности. Первоначально  Хрущев надеялся, что, действуя «по-доброму», советская внешняя политика сможет раздвинуть «завалы холодной войны», убедить «мелкобуржуазные слои»  капиталистических стран в миролюбии  СССР. Подобные представления неоднократно оглашались Хрущевым и его союзником  Микояном на партийных пленумах, прежде всего в полемике с Молотовым. Хрущев полагал, что стоит лишь разрушить  на Западе представление о «советской угрозе», как появится почва для  урегулирования конфронтации. Довольно скоро Хрущев должен был признать свое заблуждение и подумать о других методах. [19].

       Хрущев, на правление которого  пришлись самые острые моменты  «холодной войны», когда сверхдержавы  ближе всего подходили к обмену  ядерными ударами. Парадокс состоит  в том, что сам Хрущев вовсе  не был «ястребом», пишут в своей новой книге, посвященной «холодной войне», российский академик Александр Фурсенко и американский историк Тимоти Нафтали. Наоборот, придя к власти, он попытался наладить отношения с Югославией и отказался от советских претензий на влияние в Австрии. Самое главное - он выдвинул немыслимый ранее тезис о возможности «мирного сосуществования» СССР и США [36].

     Некоторые историки (О. А. Трояновский, В. М. Зубок) полагают, что в 1955 – 1956 гг. Хрущев был  главным проводником политики переговоров  с целью достижения разрядки напряженности  в Европе. Но с 1956 – 1957 гг., прежде всего  под влиянием процесса деколонизации  и успехов советского ракетостроения, он стал склоняться к политике изменения  «соотношения сил» с тем, чтобы принудить  западные державы пойти на разрядку[20;141].

     Большинство российских историков считают, что  принципы и нормы, определявшие поведение  СССР на международной арене существенно  трансформировались после смерти Сталина  и прихода к власти Хрущёва, хотя это вызвало конфликт со старыми  приверженцами сталинских идей, что  впоследствии привело к его отставке.

     В своём докладе на XX съезде КПСС (февраль 1956 г.) Хрущёв пересмотрел сталинское утверждение о том, что пока существует капитализм, мировая война неизбежна, что единственно возможный выход из этой ситуации - уничтожение капитализма и продвижение «мировой революции» и что расширение рамок социализма важнее, чем борьба за мир.

     Обращаясь к эпохе Хрущева и отмечая  выработку нового подхода к советской  внешней политике на базе принципа мирного сосуществования, Зубок  полагает, что именно сохранение главных  элементов «революционно-имперской  парадигмы» и преемственность сталинской внешней политики, хотя и в более  гибком варианте, служили основным препятствием для ведения конструктивных переговоров СССР с Западом. Этот тезис подкрепляется проведенным  Зубоком комплексным анализом укрепления лидерства Хрущева в советском  руководстве, формирования его внешнеполитических взглядов и поведения на международной  арене. Особое внимание обращено на две  специфические черты Хрущева-политика: искреннюю веру в мировую победу коммунизма, предопределившую вступление СССР с середины 1950-х гг. в борьбу за «третий мир», и ставку на достижение превосходства над США в ракетно-ядерном оружии[17;127].

     Историк Ар. А. Улунян в своей статье «Греция  и Турция между Западом и Востоком»  большое внимание уделяет проблеме первой разрядки в послевоенных международных  отношениях, важным фактором которой  явились дипломатические инициативы нового советского руководства, пришедшего к власти после смерти Сталина  в марте 1953 г. Одним из первых значимых шагов главных участников «холодной  войны» в сторону ослабления международной  напряженности явились результаты Женевской конференции 1954 г. по Индокитаю[1;427]. Этот важный эпизод истории «холодной войны» и разрядки, всесторонне рассмотрен в статье И. В. Гайдука «Советский Союз на Женевской конференции по Индокитаю». Стоит отметить, что автор прослеживает взаимосвязь советских предложений относительно необходимости урегулирования опасной ситуации в Азиатско – Тихоокеанском регионе, где шла война во Вьетнаме, с решением европейских проблем: по возможности повлиять на позицию Франции в отношении создания Европейского оборонительного сообщества с участием Западной Германии. Гайдук показывает сложность процесса принятия решения советским руководством о разделе Вьетнама в качестве оптимального выхода из Индокитайского кризиса. В фокусе исследования автора находится активность советской дипломатии во главе с В. М. Молотовым, действовавшей в преддверии и на самой конференции в Женеве в тесном контакте с представителями КНР и ДРВ[1;254].