Как нам модернизировать демократию: вызовы и перспективы электронной демократии

В этом смысле использование обобщенного термина "постдемократия" для описания в том числе и российской ситуации оправдано, если понимать, что это не название некоей устойчивой структуры или, тем более, "модели для подражания", а именно обозначение клубка проблем, давящих на все глобальные политические институты.

Перспектива "прямой" демократии (в той или иной форме) выдвигается с разных сторон как способ одновременно вернуться к аутентичным формам демократического правления и поставить заслон механизмам политической коррупции постдемократического типа. Те или иные проекты "прямой" демократии всегда сопровождали критику обычной парламентской демократии, ее проблем, вписанных в ее структуру, но при этом обычно выступали в качестве утопического горизонта, который ограничивался сравнительно небольшими сообществами. Например, прямая демократия могла быть реализована в анархистских общинах, кибуцах, различных радикальных поселениях экологов и пр. Исторические примеры якобы прямой демократии (например, в итальянских городах-государствах эпохи позднего Средневековья) всегда, при ближайшем рассмотрении, оказываются не такими уж демократическими: полное и непосредственное участие в политике обычно было доступно лишь представителям наиболее значительных кланов (например купеческих), которые и управляли реальной жизнью города, по сути, вычеркивая возможность радикальных политических изменений. Т.о. "прямая демократия" как альтернатива массовой постлиберальной парламентской демократии выступала в качестве именно утопии, реализовать которую не представляется возможным. Ситуация изменило распространение информационных технологий, позволяющих "напрямую", face-to-face, коммуницировать даже гражданам очень больших обществ.

В сентябре 2010 на Ярославском политическом форуме президент России Дмитрий Медведев вновь напомнил широкой публике об идее прямой демократии. По мнению Медведева, современные технологии позволяют в перспективе переходить от традиционных для последних двух столетий форм представительного народовластия к непосредственному отправлению власти народом. Старая идея прямой демократии по модели античной, наталкивается на очевидные ограничения, которые часто называют транзакционными издержками: стоимость процедуры принятия решения становится слишком высокой, чтобы общество могло его себе позволить. В XIX веке эту проблему начали решать при помощи классических форм представительства: парламента и массовых политических партий.

Президент Медведев, напоминая нам о том, что власть в обществе должна принадлежать народу, а не его профессиональным представителям, апеллировал к успехам интернета. Именно глобальная сеть радикально снижает сегодня стоимость транзакций: копирование информации не стоит почти ничего. Каждый раз, когда мы отправляем сообщение через интернет, оно, по сути, копируется неограниченное количество раз на десятках промежуточных узлов. Кажется, что политические коммуникации также начинают по стоимости приближаться почти к нулю, что якобы снимает необходимость в посредниках.

Несомненно, прямая демократия, охватывающая все современное массовое (и в то же время крайне дифференцированное) общество при помощи цифровых коммуникаций, - реальная политическая цель, которая становится источником консенсуса самых разных политических сил, начиная от радикально настроенных анархистов и более умеренных социалистов и заканчивая адептами капитализма в духе Айн Рэнд. Большая часть политического спектра не станет сегодня оспаривать право каждого на выражение своей непосредственной политической позиции. Не так много из нас будет оспаривать и то, что большинство индивидов способно найти консенсус и выработать коллективные интересы на основе общей политической платформы.

Однако, это лишь нормативная рамка "прямой электронной демократии", которая, по сути, оставляет большинство проблем нерешенными. Более того, актуальные примеры разработки систем цифровой демократии выглядят достаточно скромно, если не противоречиво, что, однако, не позволяет отвергнуть прямую (и/или) электронную демократию, а заставляет искать решения проблем, поставленных уже наличными вариантами.

Часть II. Прямая электронная демократия и институты традиционной демократии

1. Основные концепции электронной  демократии и их слабости

Электронная демократия, которая, конечно, не является простым синонимом "прямой", уже в каком-то смысле реализовалась. Многие политические процессы испытали самое непосредственное воздействие со стороны новейших информационных технологий. Однако несколько основных, то есть уже выработанных, концепций электронной демократии, которые в публичных дискуссиях часто смешивают друг с другом, следует рассматривать не столько в качестве итога, сколько в качестве следствия самого первого освоения возможностей и опасностей "дигитализации" демократической политики. Каков же этот промежуточный итог, если представить его в схематическом виде?

Во-первых, электронная демократия означает факт повышения участия в политике, вовлечение в политическую деятельность тех социальных или этнических групп, которые раньше были исключены из нее. Информационные технологии снимают барьеры - расовые, гендерные, религиозные, экономические, географические и др., - препятствующие непредставленным группам принимать участие в политической жизни. То есть электронная демократия на ее актуальном этапе понимается как развитие и распространение общего либерального проекта (начавшегося с XIX века), предполагающего необходимость включения в политику все новых и новых групп, остающихся за пределами политического поля. Подобная "электронная демократия" не представляет какого-то радикального новшества, не изменяет "генеративную грамматику" современной политики, а, скорее, вписывается в нее, приводя к изменениям на уровне политического активизма. Например, современный активист-агитатор, снабженный системами спутникового позиционирования, мобильным компьютером и базами данных, обновляющимися в реальном времени, способен ориентироваться на местности так, чтобы точно знать, где остаются неохваченные агитацией жители, кто из них каких кандидатов поддерживает, где работают агитаторы из той же партии, а где - из конкурентных, и т.д. Речь, соответственно, может идти о радикальном изменении "низовой политики", которая, однако, вписывается во вполне классические партийные и прочие структуры.

Во-вторых, электронная демократия может пониматься как повышение участия граждан в принятии государственных решений. Сторонники этой концепции полагают, что развитие информационных технологий в перспективе может привести к постепенному переходу от представительной к прямой демократии. Интернет поможет воскресить идеалы афинской демократии, создав нечто вроде "народного собрания" пользователей сети, которые будут управлять государственными институтами не через своих представителей, а пользуюсь новыми каналами передачи информации. Эта концепция, в свою очередь, может диверсифицироваться: с одной стороны, она может претендовать на создание именно радикальной "демократии участия", в которой само государство начинает мыслиться как "траст", как всего лишь инструмент, подлежащий управлению со стороны самопрозрачного сообщества пользователей сети, а с другой стороны она воплощается в достаточно тривиальных (по крайней мере на первый взгляд) формах "электронного правительства" (e-government), упрощающего взаимодействия граждан с уже готовыми государственными институтами.

По сути, такая разбивка концепций электронной демократий указывает на ряд трудно решаемых проблем, актуализированных попытками интегрировать радикальные проекты прямой демократии и электронной.

Первое (то есть инклюзивно-либеральное) понимание электронной демократии действительно характеризует процессы, происходящие в современной политике. Информационные технологии являются эффективным средством политической коммуникации и объединения интересов граждан. Они расширили медийное пространство и открыли вход для него тем группам, которые прежде не имели своего голоса. В результате они стали принимать более активное участие в выборах, политических акциях и движениях, перед ними открылись новые возможности по оказанию воздействия на принятие решений в рамках существующих политических организаций или создавать свои собственные. Интернет позволяет создавать новые технологии мобилизации электората, более эффективно организовывать низовую политическую активность и даже способствует формированию новых групп интересов, претендующих на политическое влияние.

Вторая концепция допускает, что все граждане начинают принимать участие в принятии политических решений посредством использования электронных каналов передачи информации. При этом происходит радикальное снижение влияния таких традиционных институтов, служащих посредниками между государством и гражданами, как политические партии, гражданские ассоциации, профсоюзы и традиционные медиа. Прямая демократия поставит крест на системе представительства политических профессионалов и правлении экспертов и бюрократов.

Существует множество убедительных аргументов против утопических стратегий перехода к прямой демократии. Так, наделение прямой демократии "цифровыми инструментами" не решает проблему обработки информации - граждане просто потонут в ней, не будучи способными принять какие-либо решения, и, таким образом, будут массово отказываться от управления государством. Важнейший аргумент, однако, заключается в следующем. Электронная прямая демократия просто не имеет смысла при существовании современного "большого правительства", которое осуществляет широкое вмешательство в принятие решений гражданами. Иными словами, если вывести за скобки технические концепции "электронного правительства" (которые, конечно, имеют свой диапазон действия, но достаточно ограниченный), "прямое" подключение граждан к актуальным государственным институтам оказывается "дублирующим", "лишним" шагом, поскольку в действиях граждан, уже в значительной мере определяемой теми или иными институциональными, экономическими и дисциплинарными политиками государства, будет отражаться не их гипотетическая свободная воля или политический разум, а именно их факт включения в эти политики. То есть концепция прямой демократии может быть реализована только при радикальном (если не сказать - революционном) сокращении государственных полномочий, фактически, при ликвидации государства в современном виде. Тогда все граждане (или их большинство) смогут принимать управленческие решения в рамках строго определенного короткого списка полномочий. Но здесь возникает другой вопрос: если полномочия государства подверглись радикальному урезанию, то существует ли вообще необходимость в прямой демократии? Для государства, выполняющего минимальный и строго определенный набор функций, нет нужды во всеобщем, прямом управлении, поскольку зона политического решения смещается от государственных институтов как таковых.

Иными словами, попытка объединить "прямую" демократию и "электронную", дабы получить своеобразную панацею от актуального кризиса демократии, сразу же обнаруживает ядро проблем, связанных с тем, что этот кризис не имеет "технического" решения, как, впрочем, и сама дигитализация политики не является всего лишь этапом технического развития коммуникаций. Невозможно присоединить цифровые коммуникации к демократической логике отправления власти и оставить существующее государство. Но и, с другой стороны, прямое устранение нейтральных, бюрократических, государственных институтов и их замена самоуправляющимся "глобальным" сообществом выглядит утопией, более того, скрывает фундаментальные проблемы будущего демократического устройства. Якобы "техническое" решение выявляет тот факт, что "дигитализация" ставит вопрос о своеобразном переучреждении или "модернизации" демократии, задать основные направления которой можно только в том случае, если проанализированы основные проблемные узлы и болевые точки синтеза, первоначально казавшегося весьма многообещающим.

2. Проблема электронного голосования: куда ведет демонтаж институтов  буржуазной демократии

Несмотря на успешность многих проектов практической электронной демократии, например в некоторых американских штатах или в Британии, мало кто задается вопросом о том, как именно изменяются базовые политические координаты парламентаризма и либеральной демократии при развитии различных моделей и, главное, практик e-democracy.

Тяготение политики к превращению в бесконфликтную среду всеобщего информационного взаимодействия, в некую разновидность хабермасианской "публичной сферы", только выполненной иными средствами, скрывает те изменения, потенциал которых до сих пор неясен. Электронная демократия все больше вытесняет классическую структуру голосования (поддерживающего базовые символические координаты буржуазной демократии) и, соответственно, политического представительства. В актуальных моделях "электронного правительства" электронная демократия разыгрывается "после" того, как вопрос о представительстве решен, поскольку она позволяет работать с теми представителями, которые вновь становятся доступными и досягаемыми, то есть делает ставку на возможность "конструктивного" взаимодействия с ним (типичный лозунг подобных инициатив - "вернуть правительство народу", сделать их "ближе друг к другу" и т.п.). Более того, даже если собственно "голосование", как главный "ритуал" западной политической культуры, реализуется в новой инфраструктуре цифровых систем, он полностью меняет свой смысл, причем вопрос не в технической реализуемости электронного голосования как такового, его достоверности и т.п. Это связано с тем, как именно структурировалось классическое голосование и какую функцию оно играло.

Классическое либеральное голосование неслучайно оформилось в качестве "тайного", то есть анонимного голосования, в котором определялись политические представители, выступающие, от лица всего народа, а не только тех конкретных лиц, которые проголосовали за данного представителя. Тайность и анонимность голосования выполняла, прежде всего, функцию абстрагирования от частных связей и социальных отношений, в которые был включен избиратель. Заходя в кабинку для голосования, каждый руководствовался не только своими частными соображениями, но и тем символическим фактом, что никто не узнает о том, чем именно он руководствовался. Иначе говоря, символическая структура тайного голосования сводится к временному изъятию электората из социальных связей, что, в свою очередь, позволяло моделировать не только концепт "общей воли", заявленной в основных теориях демократического суверенитета Нового времени, но и обозначать место позиции политического разума. Тот, кто способен за счет механизма тайного голосования отвлечься от своих непосредственных нужд, интересов и желаний, вступая в политическое поле, способен и обозначить место универсальности, которое, собственно, и занималось политическими представителями. Разумеется, речь идет именно о символической структуре, а не о "реальности" (которая может полностью состоять из всем знакомого лоббизма и клиентизма). Однако не стоит ее недооценивать: именно тайное голосование отличает буржуазную демократию Нового времени от "ассамблей", "народных собраний" и систем представительства эпохи феодализма и абсолютизма. Символическая, ритуальная диссоциация наличных социальных связей, в конечном счете, делает общество буржуазным даже в том случае, когда его "основные" классы - не буржуа и не пролетарии (а, например, землевладельцы и крестьяне). Интерпретации такой диссоциации могут разниться: она может истолковываться либо как способ поддержания сконструированной (и, соответственно, фиктивной) "общей волей" уже наличных и исторически унаследованных структур государства и бюрократии, либо как основополагающий либеральный жест, позволяющей занять позицию "незнания" в отношении того, что заботит тебя в непосредственном процессе социального и экономического воспроизводства, то есть вернуться к основополагающей позиции политического выбора, не привязанного к уже наличному распределению выигрышей и преференций.