Перестройка и императивы XXI века

Тяжким бременем для экономики были военные расходы, связанные с “холодной войной” и гонкой вооружений. Государственные структуры окостенели и стали едва ли не главным тормозом развития экономики и общества. Все это сказывалось на общественной атмосфере, подрывало идеологические и нравственные устои, веру граждан в социальную справедливость и идеалы социализма. Общество и сама власть все острее ощущали потребность в реформах. В КПСС, государственных и общественных организациях возникли реформистские течения; все активнее действовали диссидентские движения. Появление Горбачева было подготовлено всем ходом развития советского общества.

Вначале новый лидер не посягал  на устои существовавшей системы. Усилия были направлены на то, чтобы задействовать  ее собственные ресурсы. Была выдвинута стратегия “ускорения” научно-технического и экономического развития. Однако очень быстро обнаружилась ее неэффективность. Меры по ускорению развития наталкивались на инертность предельно централизованной и бюрократизированной плановой системы. Рыночные механизмы практически отсутствовали. Требовалось не просто ускорение, а реформирование экономической системы, перестройка общества, перевод его в качественно новое состояние.

Ради достижения этой цели были приняты  законы о реформах рыночного характера, об индивидуальной трудовой деятельности, о социалистическом предприятии, о кооперации. Однако реализация этих реформ, приоткрывавших дверь к рыночной экономике, по существу блокировалась государственной и хозяйственной бюрократией, которая не могла и не хотела отказаться от командно-административной системы управления экономикой. В книге английского политолога А.Брауна о Горбачеве справедливо отмечается: “Именно в попытках радикальной перестройки экономической системы Горбачев столкнулся с наиболее эффективным сопротивлением со стороны именно тех учреждений, которые были необходимы, как для повседневного функционирования экономики, так и для осуществления реформы”.³

До сих пор многие считают  ошибочным и преждевременным  обращение перестройки к реформированию политической системы. Вспоминая о тех временах, Н.И.Рыжков, возглавлявший тогда правительство, видит «главную ошибку» в том, что, «не закончив экономические, мы начали одновременно заниматься и политическими делами …Надо было сначала создать систему, а потом уже переходить со старых рельсов на новые».⁴

Получается, что экономические  реформы следовало осуществить  в рамках старой политической системы, блокировавшей эти реформы. Другой активный участник горбачевской команды  В.А.Медведев справедливо возражает Н.И.Рыжкову: «О создании какой «системы» здесь идет речь? О реальной общественной системе или ее теоретической модели? Но выстраивание модели и тем более практическое ее осуществление невозможны без учета неразрывного органического единства общественно-политического и социально-экономического компонентов».⁵

Сам опыт развития перестройки показал  невозможность проведения полноценной экономической реформы без коренной перестройки политической системы. Главным рубежом поворота в этом направлении стала ХIХ партийная конференция (июнь 1988 года), выдвинувшая программу реорганизации политической системы. Произошло разделение государственных и партийных функций, власть должна была перейти к Советам, выборы депутатов стали проводиться на альтернативной основе, начала формироваться многопартийная система. Демократизация коснулась и средств массовой информации: фактически была отменена цензура, а затем принят закон о СМИ, закрепивший свободу печати. Таким образом, намерения и стратегические установки руководителей перестройки эволюционировали вместе с динамикой преобразований. Образно об этом сказал бывший тогда президентом Франции Ф.Миттеран: “Горбачев напоминает мне человека, решившего закрасить грязное пятно на стене своего дома. Но, начав зачищать стену, увидел, что шатается один из кирпичей. Попробовав его заменить, он обрушил всю стену, а принявшись ее восстанавливать, обнаружил, что сгнил весь фундамент дома”.⁶

Была ли у реформаторов целостная концепция и продуманная стратегия преобразований? Еще накануне перестройки, в годы брежневского застоя, в общественном мнении утвердилось понимание необходимости перемен, выраженное формулой - “Так жить нельзя”. Демократически настроенная часть интеллигенции обсуждала характер и содержание назревших реформ. Горбачев и его соратники, придя к власти, начали реформаторскую деятельность не с чистого листа. Они, понимали, что основное содержание реформ — это демократизация советского общества и налаживание рыночных механизмов экономики. Эта общая направленность стратегии реформаторов прослеживается через все этапы перестройки.

Противники критикуют Горбачева за то, что перестройка не стала антиподом социализма. Смысл перестройки, теоретические постулаты и стратегические установки, которые лежали в ее основе, - это обновление социализма. Да, этой цели не удалось добиться из-за окаменелости «реального социализма», непробиваемого консерватизма его защитников, безумного нетерпения «либерал большевиков». Да, императивы надвинувшейся эпохи великих перемен в цивилизационном развитии человеческого социума диктовали необходимость «коперниканской революции» в теоретическом осмыслении мира. Но эта работа и сегодня лишь в самом начале. Если философия, по определению Гегеля, - эпоха, схваченная в мысли, то мы - только у колыбели философии нашего времени.

Осуществляя прорыв к реформации советского общества и мировой реальности, перестройка  и так дала сильнейший импульс  гуманитарному познанию в СССР, да и в других странах мира. Ключом забила живая общественная мысль, долгие годы задыхавшаяся под коростой официальных догм. Но концепция перестройки не могла строиться на «великом отрицании» теоретических представлений, утвердившихся в общественном сознании того времени. Общество не поняло бы ее, да и прорабы перестройки не имели для этого достаточного социального опыта, уж не говоря о том, что политические акторы, вознамерившиеся отринуть «теорию социализма» не имели никаких шансов занять влиятельные позиции у рычагов реальной политики.

Поэтому перестроечное видение мира формировалось в русле обновления концепции социализма, развития ее на основе социальных практик на пороге XXI века. Это давало достаточно широкий простор для плюрализма и диалога разнообразных идейных и политических течений. Пространство их взаимодействия выходило за пределы тематизации проблем обновления социализма. Одновременно открывалась перспектива возрождения социалистической идеи уже не в качестве модели особого общества (формации, строя, образа жизни), а как системы ценностей, производных от общего блага, сосуществующей в динамичном социуме с другими системами ценностей (частными, корпоративными, либеральными, консервативными).

Такова была открывавшаяся перспектива. Но она была блокирована радикальным либерализмом, ратовавшим за монополию либеральной системы ценностей и требовавшим от перестройки полного разрыва с социализмом. Позднее, в 1990-е годы социалистическая идея подверглась буквально остракизму, и российское общество получило «либеральную модель» «дикого капитализма». Однако в первом же десятилетии нового века мировой экономический кризис и его последствия наглядно показали всю значимость ценностей общего блага и социальной солидарности, а, следовательно, и социалистической идеи, для современного общества. В этом свете идея обновления социализма в перестроечной концепции выглядит совсем не данью устаревшим традициям советского общества. Эта идея шла и идет навстречу императивам XXI века для российского социума и даже для мирового сообщества.

Надо вообще отметить, что теоретическая  концепция, стратегия и методы перестройки не были разделами заранее подготовленной кабинетной доктрины, Их приходилось отрабатывать на марше, двигаясь на ощупь, постоянно корректируя политику, порой допуская ошибки и просчеты. Сама перестройка была практической средой, формировавшей плоть и кровь стратегии и программы горбачевской команды. Результаты этой работы и были подытожены в проекте новой программы партии (август 1991 года), где с социал-демократических позиций системно сформулированы и обоснованы цели реформирования, пути и средства их достижения.

К сожалению, стремительный ход  событий, стечение неблагоприятных  обстоятельств, допущенные ошибки помешали привести эту программу в действие. По мере углубления демократических  преобразований системные реформы сталкивались с нарастанием трудностей и сопротивления как консервативных, так и радикальных сил. Закостеневшая за долгие годы авторитарного правления советская система плохо поддавалась изменениям. Неблагоприятная внешняя конъюнктура (цены на нефть упали ниже 12 долл. за баррель) лишила реформаторов финансовых ресурсов. Снижение жизненного уровня населения подрывало массовую поддержку реформ.

Сыграла свою роль и двусмысленная  позиция западных лидеров. Они воспользовались  плодами перестройки на мировой  арене, но не поддержали Горбачева кредитами в решающий момент, переориентировавшись на поддержку Ельцина. Роковым обстоятельством стало то, что политическая борьба вокруг перестройки развернулась по конфронтационному сценарию: консерваторы vs либералы. И те и другие обрушились на перестройку с резкой критикой, лишив ее платформы национального согласия. Дело закончилось августовским путчем 1991 года, распадом Советского Союза и отставкой Горбачева.

Масштаб измерения 

Для того чтобы понять историческое место перестройки, надо взглянуть  на нее в более широкой системе координат, определить масштабы времени для оценки происходящих в России перемен. В связи с усилением в стране авторитарных тенденций иногда высказывается мнение, что спустя четверть века российское общество приближается к исходному пункту реформации. С этих позиций, по сути, перечеркивается историческое значение перестройки. По своему преобразовательному потенциалу она выглядит бесплодной: импульс к переменам угасает, и все возвращается на круги своя.

Методологические корни этой ущербной оценки заключаются в том, что для измерения значимости перестройки используются зауженные исторические масштабы. Понимая условность исторических аналогий, обратимся к Великой французской революции, которая задала тон всему европейскому, да и мировому, развитию в ХIХ столетии. Отсчитаем от 1789 года четверть века и попробуем оценить начальный этап революции с этого временного интервала. Что произошло во Франции? Что сталось с революционным энтузиазмом, сокрушившим королевский деспотизм? Куда подевались идеалы свободы, равенства и братства, которыми вдохновлялись демократы якобинцы и либералы жирондисты? Вместо короля на трон взошел император, ввергший Европу в кровавую войну. Все как будто бы вернулось в первоначальное состояние. Штурм Бастилии выглядел обессмысленным. Понадобилось еще свыше полувека, чтобы практика дала возможность общественной мысли найти более взвешенную меру исторической значимости героико-романтического периода Французской революции.

Сопоставим этот пример с тем, что  произошло за 25 лет в России. Прошло слишком мало времени для того, чтобы правильно расставить акценты в трактовке этапов российской реформации и, следовательно, дать более или менее полную оценку значимости перестройки как первого “прорыва”, в котором потенциально заложены многие возможности и тенденции, часто разнонаправленные и антиномичные. Поскольку развитие российского общества не предопределено и открыто в будущее, то должен пройти значительный промежуток времени, чтобы освободиться от пристрастий и понять, какие векторы возобладали в реальности. Только тогда можно делать далеко идущие теоретические заключения. Как говорил Гегель, сова Минервы вылетает в сумерки.

Несомненно, однако, что в середине 80-х годов прошлого столетия в  российском и мировом развитии произошел глубочайший исторический поворот, в корне изменивший судьбы мира. После такого масштабного поворота возврат к старому просто невозможен: изменились обстоятельства, устои бытия, экономические отношения, другими стали положение и статус людей, соответственно модифицировались их взгляды и умонастроения, менталитет и психология. Пошел процесс глубокой трансформации общества, отвечающий его давно назревшим потребностям.

Очевидно, столь глубокая трансформация  не может осуществиться быстро и  прямолинейно. Два с половиной десятилетия — это лишь начало целой эпохи обновления и перемен, на протяжении которой неизбежны драматические конфликты, кипение страстей, нелегкий поиск новых форм жизнедеятельности и управления, чередование инновационных этапов с фазами застоя и “откатами” от достигнутых рубежей. Если на какой–то стадии делаются попятные шаги, то это не дает основания для перечеркивания всего процесса и потери перспективы смены звеньев в цепи происходящих перемен.

Вместе с тем, 25 лет — срок вполне достаточный для того, чтобы оценить ретроспективу российской реформации и тем самым полнее определить место и роль перестройки в этом процессе. Это тем более важно потому, что нередко предпринимаются попытки вывести перестройку за скобки демократических преобразований. Происходит своего рода аберрация исторического видения: вроде бы перестройка признается как реальный факт, но демократические реформы исчисляются только с конца 1991 года, с момента прихода к власти радикальных реформаторов. До этого, мол, в стране существовал коммунистический режим, а значит, демократических реформ не могло быть по определению. Такой подход грубо искажает историю российской реформации вопреки хорошо известным фактам и просто здравому смыслу.

Этапы российской реформации

Следуя российской традиции выделять исторические периоды по первым лицам (будь то цари или генеральные секретари), обозначим в цепочке российской реформации четыре стадии: горбачевская перестройка, ельцинские реформы, путинская «стабилизация» и медведевская «модернизация». Попытаемся определить место каждой из них в динамике общественного развития.

Первый, горбачевский период российской реформации (1985–1991) по внешним признакам можно условно определить как романтический.

Прорыв к свободе имел для советского общества опьяняющий эффект. Важнейшим следствием этого прорыва стала гласность. Люди перестали бояться высказывать свое мнение. Общество заговорило о наболевших проблемах, а, заговорив, стало размышлять и включаться в публичную политику. В годы перестройки в недрах самого общества широко развернулись демократические тенденции и соответствующие формы их реального проявления. Никто не навязывал их людям. Просто они получили реальную возможность общественно-политического самовыражения и воспользовались ею.