«Вечный образ» Татьяны Лариной в русской критике XX- начало XXI веков

  Далее,  я была озадачена принижением  Онегина, которое обычно сопровождается  восторженным отношением к Татьяне.  Онегин как будто бы является  «лишним», и не только для себя  лично, в пределах своего характера,  но для сюжета всего романа, носящего его имя. Его честные и абсолютно благородные поступки в отношении к навязывающейся ему «уездной барышни» неизменно оцениваются как душевная черствость, легкомыслие, даже развращенность. <…>

  Наиболее  серьезная проблема, однако, у меня связана с восьмой главой, Татьяниным превращением в княгиню N. Это наша первая возможность услышать вне всяких сомнений ее собственный голос, без «перевода» автора (т. е. не посредством письма). Особенно меня раздражает одно неприятная деталь – какой-то неподходящий, грубо-нравоучительный и ханжеский тон в последней сцене, где она отчитывает Онегина. Можно поспорить, что Татьяна ни при каких обстоятельствах не могла бы читать ему мораль в такой форме. Я предлагаю другой, свой вариант прочтения роли Татьяны в романе. Он непосредственно связан с силой и твердостью ее характера. Но вот вам и кощунственная «противокультная» мысль – обаяние, притягательность и духовный рост я осмеливаюсь связывать с

*22*

личностью Онегина, а не Татьяны.

  Все три создателя романа (Пушкин, рассказчик и друг рассказчика – Онегин_ рано или поздно влюбляются в Татьяну, каждый по своей собственной причине. Их влюбленности развиваются в разных планах, и, бывает, частично пересекаются, но в каждом плане мы можем усмотреть своего рода причину для появления эроса. Первая причина – это «запретность плода». Это мотив больше связан с темой Онегина. Вот широко известные строки из восьмой главы:

Что вам дано, то не влечет,

Вас непременно змий зовет

К себе, к  таинственному древу:

Запретный плод вам подавай,

А без того вам рай не рай.

  <…> Динамика развития Татьяниной жизни остается для нас скрытой, запретной зоной. Не так происходит с другими женскими персонажами. В самой начальной главе мы узнаем, что и мать и няня Татьяны были выданы замуж без любви, а также ее сестра Ольга готовится  к браку без всяких помех. Ни тот, ни другой вариант не мог существовать для таких человеческих типов, как Татьяна или Онегин... «Погибнешь, милая – звучит нараспев голос рассказчика, - но прежде / Ты в ослепительной надежде / Блаженство темное зовешь...» Это пророчество, конечно, только наполовину верно. Татьяна не погибает, как погибают унесенные смертельной болезнью героини сентиментальных романов Юлия, Кларисса и Дельфина, по примеру которых она в начале романа строила свою жизнь. Но к этой детали я еще вернусь.

  <…> Есть и вторая причина истоков влюбленности в Татьяну, - на этот раз Пушкина как автора. 1820-е гг. отмечены растущей склонностью Пушкина к прозе и русской истории, к фамильной генеалогии, стремление к стабильной семейной жизни и усилением тревоги за  свой социальный статус и ранг. Само собой разумеется, что для зрелого Пушкина особенно притягательны и образ замужней Татьяны-княгини, и холодно-покойные и приподнятые эпитеты в этом возвышенном кокетстве, которыми он ее наделяет: «покойна», «вольна», «равнодушна», «смела», «неприступная богиня роскошной, царственной Невы» и т. д. Весьма возможно, что в это время Пушкин, будущий жених, именно поэтому помещает Татьяну в среду высшего общества, - столь высокого, что в нем не может быть места кокетству. Я говорю о том самом кокетстве, в атмосфере которого поэт не без удовольствия провел свою холостяцкую жизнь. <…>

  Размышления  с точки зрения эстетики подводят  нас к третьему мотиву влюбленности в Татьяну, на этот раз связанному с рассказчиком. В отличие от своего друга Онегина, рассказчик – поэт. Он представляет собой стилизованное изображение поэта-Пушкина, но, в отличие он Пушкина, иногда может быть чрезмерно словоохотливым, бестолковым, сентиментальны. Как полагается в романе, в образе рассказчика могут

*23*

быть воплощены  какие-то черты творческой личности Пушкина конца того десятилетия  – поэта в момент его поворота к прозе, а роман, как однажды  заметил Пушкин в письме к Бестужеву, требует, помимо всего прочего, болтовни. На протяжении всех своих рассуждений рассказчик, однако, вовремя возвращается к одному и тому же предмету – к своей любви к Татьяне. Его поклонение ей начинается с момента появления в романе...

<…> Начиная с раннего детства ее главная черта – отрешенность от всего окружающего. Как святые – герои житийной литературы, Татьяна-девочка не ласкается ни к матери, ни к отцу; она не интересуется ни одеждой, ни куклами, не шалит с другими детьми. Молодая девушка, Татьяна в тяжелую минуту, на людях, проявляет «волю и рассудка власть», не падая в обморок и удерживая слезы; глубоко несчастная, она не жалуется и не ропщет. Очевидно, что у Татьяны больше связи с внутренним, чем с внешним миром.

  Эта постоянная  внутренняя жизнь и замкнутость свойственны героине все время, даже в моменты ее наибольшей открытости. Нам приходится за это благодарить  рассказчика, который последовательно как бы процеживает жизнь Татьяны и сообщает нам о ней только в своем «переводе». Любовное письмо Татьяны к Онегину написано ею по-французски, но мы видим лишь его охлажденную русскую версию... Мы понимаем, что после того, как Татьяна переезжает из деревни в город и становится княгиней, она блистательно хороша. Однако почему рассказчик никак не может подобрать русских слов для ее описания: она – «comme il faut», в ней нет ничего «vulgar». Но эти иностранные слова дают представление скорее системе поведения, о хороших манерах, об умении не совершать неловкостей или сего-то неприятного. Создается впечатление, что рассказчик пытается скрыть от нас что-то самое существенное, как будто он закрывает чадрой лицо гаремной красавицы от случайных прохожих. Поэтому он постоянно произносит извинения: «Не знаю, как перевести... Не могу...». Мне кажется, что это не в его возможностях, поскольку Татьяна здесь приравнивается не человеку (женщине), а самому поэтическому вдохновению, которое, по собственному определению Пушкина, может быть шлифованными стихами, чем-то более интимным, индивидуальным подчиненным дисциплине, и в то же время творческим: способностью воспринимать развивающиеся понятия.

  Всем  известны слова поэта: «Вдохновение? есть расположение души к живейшему  приятию впечатлений, след.(вено) к быстрому соображению понятий,  что и способствует объяснению  оных». Татьяна воспринимает, оценивает и организует свои впечатления, однако, за исключением очень важного, но единственного случая (ее страстного письма...), она не тратит их. И вот  моя четвертая гипотеза: мы, читатели, любим Татьяну, потому что в ней концентрируется энергия и знание, заключенные в определенном виде поэзии... Она, несомненно, героиня романа, но очень важно, что она

*24*

вместе с  тем и героиня романа в стихах, а потому, полагаю, образ Татьяны в этом произведении значит куда больше, чем простое сочетание ее характера и сюжета романа. Она – сама эстетика.

  Период  романтизма знал различные вакхические  теории в поэзии: поэзии как  освобождения чувств, как безумия,  как божественной спонтанности. Но были и другие точки зрения: поэзия – некий остаток после момента восторга (формула У. Вордсворта), либо – более консервативная, согласно которой поэзия сродни сдерживаемой страсти – или страстной напряженности. <…> Татьяна – это не Кларисса, но она и не Анна Каренина. А что же она?

  Она динамичное  поэтическое начало, действующее авторитетно благодаря способности оставаться в прежней, ценной форме, несмотря на сильное давление и благодаря нежеланию импульсивно расходовать себя, только чтобы разрешить действие внешнего сюжета. Остановимся на этом образе Татьяны и обратимся ко второй половине восьмой главы. Итак, влюбленный Онегин. Их свидание, разумеется, зеркальное отражение сцены свидания в саду после Татьяниного письма. Теперь очередь Евгения  внутренне безумствовать и желать дать  выход своей страсти. В этом свидании Татьяна же, напротив, превосходно сдерживается и владеет собой. Независимо от того, что она значит в данный момент для Онегина, для Пушкина и для нас, читателей, она не «расходует» это значение в настоящем. И когда она уходит, она несет в себе эту удержанную сбалансированную энергию.

  <…> В этой последней главе Татьяна – муза, но чья она муза, кого она вдохновляет? Она вдохновляет Онегина, однако он лишь постепенно становится достойным ее. Неожиданно пораженный любовной лихорадкой, Онегин вначале абсолютно к ней не готов и почти парализован. Но затем его любовь начинает формировать его. Попытки признаться в своих чувствах к Татьяне, столь отличных от прежних, пересекаются. Онегин ищет признаки смущения, сочувствия, возможных слез на ее лице, но ничего этого не находит: «Их нет, их нет!». Мрачный, Онегин начинает, так сказать, настраивать свою тональность  на Татьяну – дублировать ее судьбу в романе. <…>

  В этом  месте романа, я полагаю, какие-то  настоящие взаимодействия между  героем и героиней заканчиваются. <…>

  Осталась ли она в сущности «прежней Таней» «прежних лет» - той, с которой мы познакомились в начале романа? Может ли этот образ возродиться? До самого конца читатель этого не знает. Тем не менее, первое условие нетрудно представить себе, и она сразу выполнено. Можно счесть обычной уловкой влюбленной женщины, что она застигнутая врасплох, одна – «не убрана, бледна» и проливает слезы над страстным письмом, посланным раскаявшимся влюбленным. Татьяна не прогоняет его, но и никак не поощряет: она бесчувственна, как тень. <…>

  У проницательного  читателя сцена последнего свидания  уже давно 

*25*

вызывает  неудовлетворение. <…> Ричард Грегг нашел в последнем монологе Татьяны  множество неточностей в упреках к Онегину, несправедливо чернящих его. Это суждение вызвано ощущением, что в последней сцене что-то не так. Однако я не совсем согласна этими трактовками, поскольку в этом суждении и герой и героиня низведены до довольно тривиального уровня, особенно он. Грегг безусловно прав, говоря, что в Татьяниных воспоминаниях много ошибочного и что ее тон с Онегиным резок и чуть ли не груб. Но я иду еще дальше: Татьянин тон в монологе мужской. На протяжении всего монолога Татьяна называет его по фамилии – «Онегин», т. е. так, как мужчины обращались в то время друг к другу. Этот болезненный диалог должен был происходить не между мужчиной и женщиной, а между «двумя» мужчинами – Онегиным и его внутренним «я». Согласно моему сценарию, это именно так. Вся манера говорить (когда она возвращается к воспоминаниям) совершенно не совпадает с тем принятым стилем женских салонов «карамзинской школы» - сентиментальным, желанным и восторженным. Ее тону свойственны скорее мужские достоинства, столь ценные для самого Пушкина: упрямство, гордость, честь.

  Более  того, многое из того, что Татьяна говорит Онегину, звучит логичнее, если представить себе, что Онегин обращается к самому себе, - так сказать, самооткровение. Она отвергает его, - так же,  как его внутреннее «я», теперь уже в большей степени наделенное совестью и чувством ответственности, поскольку Онегин знает, что не заслуживает ее любви. Если Татьяна  вспоминает «одну суровость» в реакции Онегина на ее письмо, то мы знаем, так же как и Онегин знает, что это несправедливая оценка его искреннего тона и благородства его поступка в тот роковой день. В нынешних условиях, однако, он наказывает себя незаслуженными упреками и – по понятным причинам – все время хочет казнить себя за то, что в свое время упустил возможность счастья, по крайней мере, счастья, как он понимает его сейчас и к которому не был готов тогда. Последний Татьянин монолог любопытен и в других отношениях. Она бросает ему обвинения в том, что он влюблен в нее сейчас из-за ее богатства, знатного имения и близости ко двору.

  Но каким  же образом наша сдержанная, мягкая, воспитанная, с прекрасными манерами Татьяна могла превратиться в такого беспощадного коршуна?<...>Далее, что касается одной из самых обычно щедро цитируемых реплик из последнего монолога: «А счастье было так возможно, / Так близко!..». Логически говоря эти слова могут принадлежать только Онегину. <…> Начиная с самой первой строки своего наивного письма Татьяна все время находится в ужасном состоянии неуверенности. В последней сцене, когда Татьяна внезапно поднимается и уходит, Онегин – «как будто громом поражен». Неудивительно, что он под таким сильным впечатлением от ее слов. Эти слова принадлежат ему, лучшему, что в нем есть, - его совести. <…>

*26*

Глава №2. Отношение к образу Татьяны  Лариной (сочинения).

2.1. Образ Татьяны Лариной в  романе «Евгений Онегин».

  В образе  Татьяны Лариной поэт воплотил  лучшие женские качества, подмеченные  им ранее в жизни. И наиболее  важно для поэта то, что героиня  – «русская душою». Что же делает  ее такой и какие черты ее  характера близки Пушкину?

  В первую  очередь А.С. Пушкин подчеркивает близость героини к природе. «Милому идеалу» поэта нравится встречать восходы солнца, бродить по лесам, наслаждаться тишиной и гармонии природы, отдыхать на ее лоне. Не случайно Татьяна не хочет уезжать из поместья и противопоставляет «постылую жизнь» высшего света в Петербурге жизни в родных, близких ее сердцу деревенских местах, на обширных просторах.

  Недаром  Пушкин наделяет свою героиню  нетрадиционными для дворянских  героинь, чисто русским именем, с которым «неразлучно воспоминанье старины». Ведь героиня – воплощение национального характера. Она тесно связана с народной жизнью духовными узами. Лучшие черты личности Татьяны уходят корнями в народную почву. Воспитанная простой крестьянкой, так же как и сам Пушкин – Ариной Родионовной, Татьяна восприняла от няни всю народную мудрость, постигла понятия добра, зла и долга. Знание фольклора, сказок, обрядов, народных традиций, «преданий простонародной старины» служит тому доказательством.

  Чувства  героини полны искренности и  чистоты. Пушкин всегда рад подчеркнуть индивидуальность Татьяны, ее отличие от девушек-пустышек она не знает на манерной жеманности, ни лукавого кокетства, ни сентиментальной чувствительности – всего того, что было свойственно большинству ее сверстниц.

  И, пожалуй, главное для Пушкина то, что Татьяна любит Онегина «не шутя», серьезно, на всю жизнь. Может быть, именно это и сделало образ Татьяны бессмертным. Ее наивно-чистое, трогательное и искреннее письмо дышит глубоким чувством, оно полно возвышенной простоты. Трепетные слова ее признания в любви к Евгению так схожи с признаниями самого Пушкина!