Проза Л. Чарской для детей

Выбор именно этих произведений, объясняется их тематикой. Не менее значимым представляется и исследование особенностей типизации героев «институтских» повестей Лидии Чарской, что и составляет цель дипломной работы. Тем более, что типология художественного образа проблема, достаточно основательно исследованная литературоведением, впервые рассматривается на материале «институтских» повестей Лидии Чарской.

Исходя из цели дипломной работы, можно определить ее задачи:

- изучение критических статей, литературоведческих исследований и мемуарных материалов по жизни и творчеству Лидии Чарской;

- выявление соотношения биографического  и художественного в прозе  Лидии Чарской;

- анализ проблематики «институтских»  повестей «Записки институтки», «Княжна Джаваха», «Люда Влассовская»;

- анализ образной системы «институтских»  повестей.

ГЛАВА I. ЖИЗНЬ ЛИДИИ ЧАРСКОЙ И ЕЕ ОТРАЖЕНИЕ В ПРОЗАИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЯХ

1.1. ПОПЫТКА РЕКОНСТРУКЦИИ  БИОГРАФИИ ЛИДИИ ЧАРСКОЙ

Лидия Чарская до настоящего времени остается одной из самых загадочных фигур в истории русской литературы. По справедливому замечанию Т.Д. Исмагуловой, это связано с тем, что, как настоящий поэт- романтик, она творила собственную биографию. В статье «Реальная и мифологическая биографии Лидии Чарской» исследовательница приводит все сохранившиеся документальные свидетельства по биографии писательницы.

Прежде всего, Т.Д. Исмагулова обращается к творческому псевдониму писательницы. Известно, что девичья фамилия писательницы Воронова, по фамилии первого мужа – Чурилова, а на сцене и в литературе — Чарская. Исмагулова высказывает предположение, что этот псевдоним писательница позаимствовала у Федора Сологуба. Известно, что Чарская состояла с любимым писателем в переписке, в театре про нее говорили: «опять Чарская «занавьечарилась»» (производная от «Навьи чары»). Но, на наш взгляд, произошло определенное совмещение. Любовь к «Навьем чарам» и значение самого слова «чары» стали основой псевдонима писательницы. Она изначально остановилась на псевдониме, в котором есть особый смысл и магия: «чары», «видение». Писательница была убеждена, что ее творчество, а, очевидно, и она сама очаровывает. Псевдоним предавал писательнице некий ореол таинственности, загадочности, волшебства. Известно, что в хрестоматийном стихотворении А.С. Пушкина «Я помню чудное мгновенье...» ключевое слово — «виденье». Затем Россия была очарована женскими образами Блока, его Незнакомкой («ты прошла словно сон мой, легка»).

В биобиблиографическом словаре «Русские писатели» указывается, что место и год рождения будущей писательницы точно, не установлены. По одним сведениям… 1875, по другим — 1878». Т.Д. Исмагулова в Российском государственном историческом архиве нашла документ следующего содержания: «Предъявительница сего Лидия Чурилова родилась 19 числа января 1875 года...». Далее исследовательница указывает, что в этом же документе сочинительница написала: «Родилась в городе бывшем Петрограде, теперь Ленинграде, в 1879 году», сбавив себе 4 года16.

Особенное место в жизни писательницы занимает Павловский институт, потому что именно пребывание в его стенах стало предметом многих известных романов и повестей Чарской, в том числе дебютной повести «Записки институтки». Но в статье Т.Д. Исмагуловой никаких данных о пребывании Лидии Вороновой в Павловском институте нет. В своей статье она ограничивается констатацией следующего характера: «Можно было бы проследить, насколько соответствует истине миф о том, что она принесла издателю Вольфу свои дневники, которые он решил напечатать. Но сейчас фонд Павловского института в ЦГИА Санкт-Петербурга закрыт, хотя там существует дело «Дочери капитана Лидии Алексеевны Вороновой». Откладываем его для будущего»17.

Не вызывает, по мнению исследовательницы, никаких замечаний только факт о начале творческой деятельности. Это «единственный случай, когда все, что говорилось, отвечает истине»18, - пишет Т.Д. Исмагулова. Документ, который приводит исследовательница, на наш взгляд, по-настоящему интересен. Т.Д. Имсагулова публикует отчет Драматических курсов при Императорском Санкт-Петербургском театральном училище. В отчете под номером 242 значится «Чурилова Лидия, поступившая в 1897 году, окончившая их в 1900» и приводятся результаты окончания курсов: церковная история, русская и иностранная литература, история драмы и театра — «отлично», бытовая история и французский язык — «очень хорошо», практика драматического искусства — «весьма удовлетворительно». Последняя оценка показалась странной, но после уточнений выяснилось: по «практике» оценка ставилась по 3-балльной системе (весьма удовлетворительно, удовлетворительно и неудовлетворительно). Сверх того, обучалась пению, пластике, танцам, гриму, фехтованию, за что получила оценку «очень хорошо» и звание «неклассного художника». «Так что словам Чарской, что «поступила прямо из школы по конкурсу и Академический театр, без всякой протекции, за дарование» можно верить»19, - указывает Т.Д. Исмагулова.

Мифом, по мнению Т.Д. Исмагуловой, является даже портрет Чарской. Известно, что У Корнея Ивановича Чуковского Чарская- Чурилова вызывала только раздражение. Поэтому ничего хорошего о ее внешних данных он написать не мог. Чуковский утверждал, что у Чарской внешность «старухи»: «5 сентября. Вчера познакомился с Чарской. Боже, какая убогая. Дала мне две рукописи — тоже убогие. Интересно, что пишет она малограмотно... Или она так изголодалась? Ей до сих пор не дают пайка... Но бормочет она чепуху и, видно, совсем не понимает, откуда у нее такая слава»20. Совершенно по-другому описывает Чарскую Елизавета Полонская. Она пишет, что в 1924 году у Чарской была внешность «девочки»: «Худая, бледная, в соломенной шляпке с цветами, из-под которой смотрели серые детские глаза»21. В столь разных представлениях о Чарской нет ничего необычного. Известно, что на Императорского, после академического театра она играла роли старушек и девочек, легко преобразуясь из одного амплуа в другое. Кроме того, эта внешность — девочки-старушки — легко преобразуется одна в другую.

Семейная жизнь Чарской, с точки зрения Т.Д. Исмагуловой, - это тоже миф. Сама Чарская писала, что ее муж офицер был переведен на службу в Сибирь, она не могла оставить театр и не поехала с ним. Именно это, по версии самой Чарской, стало причиной их разрыва. Т.д. Исмагуловой удалось обнаружить, что первый муж писательницы офицер Борис Чурилов, на самом деле «жандармский ротмистр Отделения корпуса жандармов». Так становится понятно, почему в автобиографии, написанной писательницей после революции для получения пособия этот факт был скрыт. Но интересным представляется тот факт, что Чарская посему-то скрывала сам факт развода. Т.Д. Исмагуловой удалось обнаружить «Архивную справку о разводе супругов Чуриловых», а также паспортную книжку актрисы. В этих документах указывается: «Согласно определению Курского епархиального начальства от 28 августа 1901 года, утвержденного 7 сентября Святейшим Синодом (Указ Синода от 19 декабря 1901 г. за № 8936) брак владелицы настоящей книжки Лидии Алексеевны Чуриловой по прелюбодеянию ея, Чуриловой, расторгнут, с осуждением Лидии Чуриловой на всегдашнее безбрачие и преданию ее семилетней церковной епитимьи, под наблюдением приходского ея священника»22. Понятно, что, играя ежедневно на сцене Императорского театра, Чарская не могла отбывать свою епитимью. Кромие того, в 1913 году в Петербурге она вышла замуж за потомственного дворянина Василия Дивотовича (в другом месте значится Ивановича) Стабровского. А так как в паспорте у нее было «всегдашнее безбрачие», то «она сделала вид, что старый паспорт потеряла, и получила вновь от Пристава 2-го участка Московской части Санкт-Петербургской столичной полиции в 1914 году, «выданный на основе бессрочной книжки мужа» в Святотроицкой церкви Царскосельского уезда.

О третьем ее браке известно уже по документам советского периода. По анкете 1924 года сама Чарская «бывшая дворянка по отцу, по матери крестьянского сословия... русская, но происхождения татарского (очевидно, также по матери) замужем за сыном крестьянина». Семья ее состоит из нее, мужа и «находящейся на моем иждивении призреваемой нами полукалеки... воспитанницы». О муже известно, что фамилия его - Иванов, «больной туберкулезом, уже три месяца без службы, благодаря ликвидации его учреждения»23.

Еще одна загадка Чарской – ее театральная карьера. Ясно, что внешность ее не была яркой и запоминающейся. Но актриса в такой внешностью может играть много: в каждом спектакле есть роли горничных или гостей разного возраста. Благодаря внешности она играла и Дашеньку, и Любиньку, и бонну, и приживалку. Очень любила «экзотические» спектакли, вроде «Старого закала» Сумбатова-Южина или «Чародейки» Шпажинского. Но даже хорошая занятость в театре не принесла ее известности. Т.Д. Исмагулова объясняет этот факт следующим образом: «Мне кажется, писательская индивидуальность сыграла с ней шутку — ее воображение работало «внутрь», а не на публику. Даже большие артисты, которые лучше умели пользоваться своим дарованием и силой воображения (как Стрепетова, Комиссаржевская или, к примеру, трагик Россов), не всегда играли стабильно. В лучшем случае коллеги замечали, что «Чарская — занавьечарилась», воображает что-то себе, а потом изливает это на бумагу»24.

За многие годы жизни в Александринском театре она видела много спектаклей, правильно ценила режиссеров. В одном заявлении писала: «Лучшие режиссеры, Санин и Мейерхольд, занимали меня в своих спектаклях». Самые интересные ее роли (из длинного списка): сумасшедшая барыня из «Грозы» — режиссер Всеволод Мейерхольд; Шарлотта в «Вишневом саде», режиссер Юрий Озаровский, — в них прослеживается элемент эксцентрики.

Интересно, что у нее составился своеобразный «дуэт» с замечательной комической актрисой Корчагиной-Александровской: в «Горе от ума» одна играла графиню-бабушку, а другая графиню-внучку; в «Грозе»: одна —Феклушу, другая — барыню. В пьесе «Среди цветов» Г. Зудермана в 1908 году Чарская сыграла («испортила», по словам рецензента) роль русской поэтессы. Т.Д. Исмагулова считает, что Чарская играла саму себя. Известно, что Чарская сочиняла стихи. Стихотворные строчки сохранились в ее дневниках и письмах. Они по большей части «альбомные», иногда без рифмы и кажутся подражанием известным ритмизированным миниатюрам М. Горького, например:

Жизнь пестрая, яркая, чистая и красивая...

С свободными полетами творческой мысли

Вся борьба непрерывная, вся — порывы

Радостной надежды, вся — смелое восхождение

к солнцу...25

Это — оптимистический вариант. Вариант пессимистический:

В дни печали, горя и тревог

В дни страданий, стонов, слез горючих

Замени, о муза, свой венок,

Ты венком из терниев колючих.

Нету места в нем для лавров и для роз

Пусть твои страданьем полны строфы

Лавры прочь! Сам в тернии Христос

Умирал над камнями Голгофы...26

В этом контексте наиболее интересным выглядит «историческое» стихотворение «Мученик трона», посвященное известному в то время артисту И. К. Самарину-Эльскому «ко дню 100-го представления драмы Д. Мережковского «Павел I»», по нему можно представить и характер исполнении роли артистом, понять историческую оценку персонажа и даже уловить нюансы современной поэтессе политической действительности.

Лидия Чарская писала и драматургические произведения. Но из ее драматургического наследия практически ничего не напечатано. Издана только сценка «Волшебная картина» в 1-м действии (СПб., товарищество М. О. Вольф, 1909.) Известна инсценировка ее романа «Во власти золота» И. К Лисенко-Конычем, ставшего в последствие известным режиссером русского зарубежья. Сценическое название этого произведения Чарской - «Золотая паутина». Но, очевидно, существовали и другие произведения, потому что в 1924 году Чарская числилась не только в Союзе писателей, но и была «членом Всероссийского Союза Драматических писателей». Например, известно, что в 1919 году сообщалось ей было предложено Временным Комитетом написать пьесу для детских спектаклей в Михайловском театре. И Чарская инсценировала один из своих рассказов.

Т.Д. Исмагулова прозорливо отмечает: «Поиск ее драматургии затрудняет то, что здесь у нее почти наверняка был псевдоним. Если бы она пробовала отдать пьесы на Императорскую сцену и театральный комитет, то должна была бы спрятаться за чужое имя (коллеги ведь съедят). Поэтому трудно здесь искать без какой-нибудь дополнительной зацепки»27.

В 1918 году Чарская выступила со статьей: «О своевременности постановки мелодрамы», где достаточно убедительно показала, что «в дни разрухи, всеобщей сумятицы и братоубийственной бойни <...> запросы толпы» определяет тяготение «к тому, что ясно, просто и доступно сумеет всколыхнуть ее душу, сумеет вызвать слезы на за минуту до этого злобно сверкавшие глаза, сумеет заставить хохотать над поражением сатаны и радоваться торжеству добродетели». Именно в этом она увидела причину успеха кинематографа, куда хлынула публика из театральных залов. Поэтому она призвала известные театры обратиться к жанру мелодрамы, поставить «Даму с камелиями», «Хижину дяди Тома», «За монастырской стеной», «Две сиротки».

Этим выступлением Чарская хотела оправдать не только жанр мелодрамы. Понятно, что она искала в послереволюционной действительности место для себя и для своих героев. И в принципе это было возможно, повернись революционное кормило несколько иначе. Мог ведь Федор Сологуб представлять ее «чуть ли не великой писательницей-революционеркой», находя, что «книги Чарской давали <...> возможность следить, как <...> наилучшие и наиценнейшие в социальном отношении свойства под влиянием тяжелых потрясений освобождаются и показывают человека в новом, неожиданном свете, во весь рост освобожденной личности»28. Но это не получилось. У Чарской не сложились отношения с советской властью. Если бы не случилось революции, добросовестно выслужила бы себе в Императорском театре солидную пенсию. Несмотря на героические идеалы ее книг, она по натуре борцом не была. Вероятно, искренне пыталась приспособиться к новым, непонятно и неожиданно изменившимся условиям в театре, литературе, самой жизни.

В 1922 году начались сокращения в труппе Александрийского театра. Чарская была больна, в очередной раз лечилась от туберкулеза, ее сократили. Потом извинились и приняли «на разовые выходы», обещая, что в ближайшее время примут опять в штат. Но в 1924 году ее сократили окончательно. «Последние документы ее личного дела — три заявления, отчаянные (на бумаге сохранились следы слез), в чем-то повторяющие фразеологию ее романов». Т.Д. Исмагулова полностью приводит текст ее заявления: «Я только что узнала по слухам о своем сокращении. Я этому не могу поверить. За что? «Если это потому только, что я была мало занята, то причины этому нижеследуют: