Становление свободы: от природного к социокультурному бытию

Переворот, произошедший за последние 30 лет в научных представлениях о возможностях антропоидов, оказался столь решительным, что порою  встречаются суждения, чрезмерно сближающие человека с высшими животными. Так, Л.М. Бутовская считает: ДАННЫЕ из области приматологии, накопленные к настоящему времени, существенно подрывают традиционные представления о качественной уникальности человека и делают поиски пресловутой грани между ним и человекообразными обезьянами мало перспективными. Конечно, различия существуют, но они по большей части количественного порядка"70.

Разумеется, различия не количественные, а качественные, о чем ниже будет  сказано. Однако несомненным будет  то утверждение, что природа в своей восходящей эволюции вплотную приблизилась к культуре. Она вышла на тот уровень, с которого мог начаться переход к социокультурному миру как новому типу бытия.

Никто не ставит под сомнение, что "первотолчком" антропосоциогенеза было значительное природное изменение. Что это было, изменение климата, вытеснение наших предков из их зон обитания другими животными или что-то еще - тема дискутируемая, но в принципиальном плане это не столь уж важно. Ясно, что в стабильных природных условиях все животные виды продолжали бы успешно воспроизводить себя и свои сложившиеся формы поведения.

Вследствие значительного  изменения природных условий  прежние адаптации стали неадекватны. В таких обстоятельствах природа  знает два сценария развития событий. Первый: вид просто вымирает (смягченный вариант - исчезают "затронутые" популяции); второй: если изменение условий происходит достаточно медленно, то с видом происходят биологические изменения, вплоть до формирования нового вида, который и сохраняется. Собственно говоря, второй вариант "снимает" первый.

Уровень психического развития наших предков, означавший, что природная  эволюция подвела их вплотную к культуре, сделал возможным для них реализацию другой, более быстрой и эффективной, стратегии адаптации. Возможность этой стратегии прежде всего основывалась на двух уже освоенных высшими антропоидами способностях: строить длинные цепи целенаправленного поведения (то есть, иначе говоря, решать достаточно сложные ситуативные задачи, творчески изобретая новые способы поведения, адекватные новым условиям), а также передавать эти сложные "наработки" следующим поколениям на основе подражания и даже элементарного обучения.

Со временем формируется  достаточно значительный массив таких  форм поведения, образующий предкультуру. Наши предки остаются внешне биологически теми же животными, но постепенно радикально меняется их образ жизни. Впервые адаптация к существенно новым условиям происходит без изменения биологической организации за счет изменения образа жизни.

Оценить предельный объем  предкультуры сегодня принципиально  невозможно уже потому, что задачи количественного измерения культуры никогда не ставились. В качестве ориентира, по которому можно составить  какое-то представление об этом объеме, можно, например, использовать данные по освоению языка высшими обезьянами. Это сотни (а по некоторым источникам свыше тысячи) лексических единиц. Разумеется, очень трудно "перевести" лексические единицы в операциональные и другие составляющие культуры. Тем не менее, ясно, что можно говорить о превышении жизненного творческого потенциала отдельного животного, как минимум, на многие сотни поведенческих находок. Речь идет не о более или менее факультативных приращениях, несколько повышавших адаптированность животных той или иной группы и ранее, аналогично тому, что известно и у современных высших обезьян. Речь идет о другом качестве, о такой совокупности поведенческих новаций, которая оказалась достаточной для освоения новых природных условий.

Впервые в истории живой  природы возникает устойчивый надындивидуальный адаптационный механизм, не имеющий генетического закрепления, - предкультура. Ее носителем оказывается общность. Соответственно, общность как носитель предкультуры есть уже нечто качественно отличное от обычных животных групп. Она становится предсоциальной общностью. Разумеется, эти изменения сказываются на структуре общности, на системе внутренних взаимоотношений в ней и т.д. Расхожий фантастический сюжет об обезьяньей цивилизации, следовательно, должен был иметь исторический (точнее, доисторический) прообраз.

Предсоциальная общность становится самостоятельной онтологической единицей. Если у животных, ведущих  групповой образ жизни, характер организации группы в основном задан генетические, то о предсоциальной общности этого сказать нельзя. Животная группа не противостоит виду как нечто иное. Как и индивид, она представляет собой форму существования вида. Вид существует посредством организованных в группы индивидов. Предсоциальная общность уже не есть форма проявления вида. Она - нечто принципиально иное. Она обретает собственную логику существования и развития. Этой логикой становится эволюция предкультуры, впоследствии перерастающей в культуру, а тем самым и предсоциальная общность становится социальной.

Превращение предкультуры в культуру, а тем самым и предсоциальной общности в социальную, - исключительно долгий процесс. Тем не менее, вопрос проведения принципиальной границы между развитой предкультурой и зародышевой культурой важен и методологически, и онтологически.

Как уже говорилось, возникновение  живого означало становление формы  как самостоятельной онтологической единицы, ее трансляцию сквозь время. Но форма нашла себе устойчивый способ трансляции - самообновляющуюся материю, которую мы и называем живой. Все значимые структурные, структурно-динамические моменты субстратизировалось посредством живой материи.

С появлением локомоции и  ориентации возникает аспект жизнедеятельности, не предопределенный генетически. Живые  организмы находят на основе проб и ошибок ситуативные поведенческие решения, которые сразу после завершения действия уходят в небытие.

С появлением психики если однотипные задачи повторяются, то решение  уже не вырабатывается каждый раз  заново. Оно "включается" как готовое. Простейшая форма этого - условный рефлекс, далее идут более сложные формы индивидуального обучения. Но суть сводится к одному: вырабатывается некоторая схема действия (структура), которая "записывается" на физиологическом языке (субстратизируется), а потом снова развертывается в схему действия. Будучи невостребованной, она "консервируется" в нервной системе, благодаря чему прошлое хранится в настоящем, засыпает "до востребования". Но со смертью особи, то есть с прекращением существования ее организма, в котором была субстратизирована эта поведенческая схема, она уходит.

Впоследствии в животном мире формируется механизм подражания. Его природа еще во многом неизвестна, однако здесь нет возможности  углубляться в этот вопрос. Функционально смысл подражания заключается в том, что субстратизированная в одном организме схема действия при ее развертывании может повторяться, а затем субстратизироваться другим организмом. Тем самым схемы, образцы действий получают возможность переживать своих авторов. Однако субстратом остается живая материя, поэтому все это остается в пределах биологического уровня организации сущего.

Как известно - и об этом уже  упоминалось - высшие животные способны создавать простейшие орудия. Но само по себе это обстоятельство еще ничего не меняет. Сделанные шимпанзе палочки, губки свитое гнездо и возможные другие приспособления остаются ситуативными и неразрывно связанными с данным индивидом. Однако развитие орудийной и иной природопреобразовательной деятельности ведет к тому, что целенаправленно преобразованные элементы внешней природы приобретают надситуативный статус и автономное от некоторого конкретного индивида значение.

Целенаправленно преобразованная  природа представляет собой, в терминологии Гегеля и Маркса опредмеченную человеческую деятельность. В ней остаются запечатленными те способы деятельности, посредством которых она создавалась. Соответственно, оказывается возможным распредмечивание, прочитывание запечатленных в ней схем действий, в том числе следующими поколениями.

Весьма общей тенденцией является то, что развитие динамических структур приводит к формированию у них устойчивой субстратной основы. Именно это происходит и с возникновением явления опредмечивания. И в данном случае этим субстратом становится не живое вещество, а целенаправленно преобразованная неживая природа. Таким образом, появляется нечто радикально новое, происходит выход за пределы биологического уровня организации. Тем самым внутри предкультуры появляются начала культуры, а в рамках предсоциальной общности формируются начала общности социальной.

В связи с развитием  системы генетически не запрограммированных  форм поведения радикально меняется система отношений и взаимодействий в группе. Возникают отношения и взаимодействия в рамках новых форм поведения и в связи с ними. Природа наделила животных, в особенности ведущих групповой образ жизни, системами коммуникации. Но этими генетически заданными системами, разумеется, не предусмотрены принципиально новые взаимодействия. Следовательно, начинает формироваться новая, надбиологическая система коммуникации - язык, важнейшим отличием которого от т.н. языков животных являются отсутствие генетической заданности знаков и конвенциональный характер связи физического тела знака и значения. Уже простейшие единицы языка, как и материальные артефакты, стали неизвестными в природе трансляторами коммуникативного опыта.

Прасоциокультурная, а затем  становящаяся социокультурная реальность становятся непосредственным, ближайшим  окружением индивида. Соответственно, его индивидуальная адаптированность - адаптированность не только к природе, но и во все большей степени - к этому ближайшему окружению. По мере эволюции социокультурного окружения возникает и развивается его противоречие с возможностями животного организма. Это касается технологической стороны, и системы взаимоотношений, и организации71. Появляется отличный от биологического вектор эволюционного давления. В результате его действия начинаются биологические изменения, имеющие социокультурную обусловленность.

Здесь стоит особо подчеркнуть  следующее. Вопреки распространенному мнению, те коренные природные изменения, которые послужили толчком к началу антропосоциогенеза не стали непосредственной причиной биологических изменений наших предков. Они стимулировали становление прасоциокультурной реальности и ее эволюцию в социокультурную. И только эти последние стимулировали биологические изменения наших предков. В свет этого, на мой взгляд, будет правильным сказать, что начало социогенеза предшествует началу антропогенеза. В рамках единого процесса антропосоциогенеза социогенез начинается раньше и стимулирует начало антропогенеза.

Хотя отдельные социокультурно обусловленные биологические изменения могут быть нейтральны с точки зрения своей биологической значимости, расхождение и конфликт животной и социокультурной детерминации организма индивида со временем становится неизбежен. А поскольку доминирующей становится логика социокультурной адаптации, это означает, что с нашими предками начинают происходить антибиологические изменения. Это означает, что по животным меркам наши предки претерпевали регресс. Гелен, квалифицируя человека как "биологически недостаточное существо", несомненно прав. Стоит, однако, иметь в виду, что эта биологическая недостаточность есть нечто приобретенное, причем приобретенное в процессе антропосоциогенеза.

После того, как наш предок превратился в ущербное животное72, Рубикон был перейден. В качестве животного он стал неконкурентоспособен и оказался обречен нести социокультурный крест. "Человек как зоологический вид не может жить и нормально функционировать, не включаясь в социальный процесс... Биологическая природа человека не может реализоваться без приобретения им социальной сущности"73.

·  Проблема "верхней границы" антропосоциогенеза

На мой взгляд, совершенно точно трактует сущность социогенеза Ю. Семенов, видя ее в обуздании основных биологических инстинктов74.

Действительно, для обладающих психикой животных инстинкт представляет собой форму детерминации индивидуального  поведения со стороны вида. Общество существует только через поведение индивидов. И пока это поведение в его основных чертах определяется совокупностью инстинктов, общества нет. Социокультурный мир укореняется как новый тип бытия, как новый онтологический уровень, когда формируется система детерминации индивидуального поведения, побеждающая инстинктивную.

На более конкретном уровне анализ Ю.Семенов рассматривает  постановку под контроль, во-первых, пищевого инстинкта посредством  установления коммуналистических отношений  при распределении пищи, во-вторых, полового инстинкта посредством формирования полового табу и дуально-родовой организации. Однако представляется, что ограничиться этой парой нельзя ни в коем случае. Дело в том, что на высших ступенях развития животного мира на первый план выходит родительский инстинкт. Возрастание его роли обусловлено следующими обстоятельствами.

У животных, появляющихся на свет с практически готовым набором  поведенческих программ (например, у насекомых) никакой заботы об уже  родившемся потомстве, разумеется, нет. Бессмысленная там, она возникает на более высоких уровнях живого. Как уже говорилось, чем выше уровень развития, тем больше доля индивидуальной самодетерминации особи в построении поведения. Детеныш здесь рождается не с готовыми поведенческими программами, а с "полуфабрикатами". Родившись, следовательно, он еще не может самостоятельно обеспечивать свое существование, так сказать, не умеет жить.

Как нельзя научиться плавать  на берегу, так нельзя научиться  жить, не живя. Детеныш учится жить в  процессе самой жизни. Но, не умея жить, он не может обеспечить себя едой, питьем, да и вообще рискует на каждом шагу. Поэтому природа должна была обеспечить детенышу страховочный механизм. Таким страховочным механизмом и стал родительский инстинкт.

В соответствии с "задачами", которые "ставит" вид перед индивидами, последние должны обеспечить продолжение вида в новых индивидах. У развитых животных для этого недостаточно обеспечить появление потомства на свет. Необходимо "провести" его от рождения до способности жить самостоятельно. И чем выше эволюционная ступень, чем сложнее поведение, тем, соответственно, сложнее и дольше решается эта задача. Поэтому количество детенышей на высших ступенях животного мира невелико. Соответственно, тем выше "цена" каждого уже родившегося детеныша. Именно поэтому родительский инстинкт и обретает здесь столь высокий статус.