Освободительные войны в странах Латинской Америки в контексте американской дипломатии в первой половине XIX в.

    Однако  если в политической сфере был  осуществлен качественный скачок, позволивший выйти на новый виток развития, то в области социально-экономических отношений многие важные проблемы остались нерешенными. Прежде всего речь идет об аграрном вопросе. В Латинской Америке в неприкосновенности остались крупные латифундии. В ходе Войны за независимость там сформировалась новая земельная аристократия, быстро превратившаяся в главную консервативную силу латиноамериканского общества. Груз проблем в социально-экономической сфере постоянно накапливался и тяжелыми гирями висел на латиноамериканском обществе, тормозя его развитие. Не удивительно, что новые государства ожидала нелегкая судьба. Им пришлось пройти через многочисленные испытания, прежде чем они смогли воспользоваться теми возможностями, которые дала независимость¹¹¹.

    Хрупкий суверенитет молодых республик  мог в любой момент не выдержать экономического и политического, а порой и военного давления наиболее сильных европейских держав, в основном поддерживавших Испанию в её многолетней кампании по удержанию колоний. В Европе, как известно, все вопросы, касавшиеся международных отношений, решались в те годы в рамках «Священного Союза». Отсюда стремление Боливара создать «Священный Союз народов», который мог бы противостоять «Священному Союзу» монархов¹¹².

    Симон Боливар и другие руководители войны за независимость (Франсиско де Миранда, Антонио Нариньо, Хосе де Сан-Мартин, Бернар-до О’Хиггинс, Антонио Хосе Сукре) были убеждены в том, что успешный исход борьбы народов Испанской Америки за освобождение немыслим без их солидарности и единства. Уже в 1812 г. Боливар говорил о том, что Венесуэла и «вся Америка» сражаются за общее дело¹¹³.

    В письме с Ямайки от 6 сентября 1815 г., ставшем одним из программных документов войны за независимость, Боливар задолго до её исхода утверждал: «Судьба Америки определилась окончательно. Узы, соединявшие её с Испанией, порваны»¹¹⁴.

    И Боливар, и многие его соратники  в начале XIX в. надеялись на помощь США – первой республики в Западном полушарии. «Мы одиноки, мы вынуждены обращаться за помощью к Северу, прежде всего потому, что они наши соседи и братья, а также в связи с тем, что у нас нет ни средств, ни возможностей для контактов с другими, странами», – писал Боливар¹¹⁵. Однако, объявив о нейтралитете, «соседи и братья» фактически встали на сторону Испании.

    Симон Боливар, который вел в 1810-23 гг. войны против Испании за национальную независимость стран Латинской Америки, уже тогда увидел, что для латиноамериканских народов не меньшую опасность, чем Испанская империя представляет Империя США¹¹⁶.

    Уже в 20-е гг. XIX в. Боливар довольно точно  предсказывал основные направления территориальной экспансии США в Новом Свете: «Посмотрите внимательно на карту, – говорил он своему адъютанту генералу О’Лири. – На севере вы увидите США, нашего могучего соседа, дружба которого к нам основана на арифметике: даю тебя столько-то, взамен хочу вдвое больше. Соединённые Штаты захватили Флориду, зарятся на Кубу и Пуэрто-Рико. Если мексиканцы позволят, то они присвоят Техас, да, пожалуй, и всю Мексику»¹¹⁷.

    Дважды  Боливар пытался практически  осуществить идею латиноамериканского единства. Прежде всего, он хотел добиться этого путем включения в широкую конфедерацию испаноязычных государств Западного полушария. Своеобразной её моделью могла стать так называемая Великая Колумбия – созданное Ангостурским конгрессом 1819 г. государство, в которое вошли на добровольных началах Венесуэла, Колумбия, Панама и Эквадор. Оно просуществовало с 1821 по 1830 г. Слабость и преждевременность этого объединения выявились очень быстро. Огромные расстояния и отсутствие широкой сети путей сообщения, экономическая разруха, появление на местах многочисленных каудильо, выступавших против центрального правительства, – всё это вело к раздробленности, раздорам, а, в конечном счёте, и к распаду Великой Колумбии¹¹⁸.

    Ещё раз Боливар попытался вдохнуть жизнь в идею латиноамериканского единства в 1826 г. на созванном по его инициативе Панамском конгрессе.

    Симон Боливар и другие руководители борьбы латиноамериканских народов за свободу и независимость понимали, что в основе повышенного интереса США к странам Латинской Америки лежит отнюдь не человеческое стремление «помочь многострадальном) брату», а чисто корыстные цели¹¹⁹.

    И если завоеванию независимости латиноамериканцами во многом помогла Англия, то сделала  она это, по убеждению Боливара, во имя собственных интересов. Кто же тогда призван спасти Америку и решить ее кардинальные проблемы? Никто, отвечает на свой же вопрос Боливар; никто, кроме самих американцев. Более того, все, что они ни сделают, может встретить негативную реакцию со стороны «образцовых» государств в случае, если эти действия не отвечают их интересам¹²⁰.

    Боливар говорит по этому поводу: «Разве этому так же не станут противостоять все молодые американские государства и Соединенные Штаты, которые, похоже, само Провидение предназначило для того, чтобы обрушить на нашу Америку напасти, прикрываясь именем свободы!»¹²¹.

    Будучи  поборником солидарности и сотрудничества стран Западного полушария, Боливар ни на минуту не забывал и неоднократно заявлял об агрессивных намерениях могущественного североамериканского «друга». Вот почему так цинично и кощунственно звучат ссылки на имя вождя освободительного движения Латинской Америки Боливара, попытка приписать ему идею панамериканизма, то есть создания Организации американских государств. Народы Латинской Америки понимали и понимают, что панамериканизм есть не что иное, как демагогическое средство закабаления Соединенными Штатами латиноамериканских стран¹²².

    Именно  Симону Боливару принадлежат слова: «Можно подумать, что само провидение вызвало к жизни Соединенные Штаты, что бы они, ратуя за свободу, покрыли Америку язвами нищеты»¹²³.

    С. Боливар, вдумываясь в прошлое и  настоящее Америки, постоянно подчеркивал цивилизационную уникальность Латинской Америки: «Следует вспомнить, что наш Народ не является ни европейским, ни североамериканским; он скорее являет собою смешение африканцев и американцев, нежели потомство европейцев, ибо даже сама Испания перестает относиться к Европе по своей африканской крови, по своим учреждениям и по своему характеру.

    Невозможно  с точностью указать, к какой  семье человеческой мы принадлежим. Большая часть индейского населения уничтожена, европейцы смешались с американцами и африканцами, а последние - с индейцами и европейцами»¹²⁴.

    «Мы пытаемся подражать Соединенным  Штатам, – писал Боливар генералу Гутьерресу де ла Фуэнте, – не принимая в расчет нашу стихию, наших людей, нашу действительность. Поверьте, генерал, мы устроены совершенно иным образом... Наше собственное бытие мыслимо только как союз»¹²⁵.

    Очень жаль, замечает он в письме полковнику Белфорду Хан-тону Вильсону, что мы не сможем достичь счастья с помощью «североамериканских законов и традиций. Вы знаете, что это столь же невозможно, как невозможно Испании стать похожей на Англию». Он далее пишет Даниэлю Ф. У’Лири: «Я думаю, что Америке лучше объявить о своей приверженности Корану, чем принять устройство, существующее в Соединенных Штатах, будь оно даже лучшим в мире»¹²⁶.

    В самом деле, никакой другой народ  не сделает за и для латиноамериканцев того, что надлежит сделать им самим. Следует признать, говорит Освободитель, что ничего и не было сделано могущественной нацией североамериканцев во имя утверждения свободы в Южной Америке, «...наши северные братья остаются равнодушными созерцателями битвы, которая но сути своей является самой справедливой и по своим целям самой благородной»¹²⁷.

    В планах Боливара было учреждение регулярно созываемого конгресса всех государств Латинской Америки в Панаме, т. е. в самом центре Нового Света. В случае общей опасности там должны были концентрироваться силы для её нейтрализации, а в мирное время конгресс играл бы роль посредника и третейского судьи¹²⁸.

    В случае надобности предполагалось предоставить в его распоряжение армию и флот. Но эти замыслы остались только в области проектов. На конгрессе присутствовали лишь делегаты Колумбии, Перу, Мексики и Центральноамериканской федерации, что разрушило планы Боливара. С грустью писал он, что был в этот момент «похож на того сумасшедшего грека, который, сидя на скале, пытался управлять проходившими мимо судами»¹²⁹.

    Как было нами уже отмечено, в 1826 году в Панаме состоялся континентальный конгресс, на котором предложения Боливара не встретили поддержки из-за сепаративных выступлений и противодействия США и Великобритании. Ни в Вашингтоне, ни в Лондоне не желали видеть в Латинской Америке сильное независимое государство. Сыграл свою роль и личный фактор – правление Симона Боливара было авторитарным, что отпугивало от него возможных политических союзников¹³⁰.

    Вскоре  после Панамского конгресса Великая  Колумбия распалась. В 1827 – 1828 годах власть Боливара была свергнута в Перу и Боливии, в последующие два года от Колумбии отделились Венесуэла и Эквадор¹³¹.

Глава 2. Позиция США  по отношению к  революционному движению в Латинской Америке в 20-30-е г.г. XIX в.

2.1. Генезис доктрины  Монро.

     Правительство США не желало отказываться от перспективы расширения территории страны за счёт испано-американских владений. Адамс считал, что Великобритания и США не могут быть поставлены в одинаковое положение.

     Эта задача в свою очередь складывалась из необходимости разрешения нескольких центральных направлений внешней политики первой половины XIX в¹³².

      Во-первых, это – Центральная Америка. Территория США к этому времени территориально значительно расширилась, заняв значительную часть Американского континента и упершись на западе в Тихий океан. Единственной определенной границей страны (за исключением участка от Лесного озера до Скалистых гор) в 1841 году была Атлантика. На юге США граничили с Техасом, причем последний изъявлял желание войти в состав Союза; границы же самого Техаса не были закреплены договорами.

      Руководители  внешней политики США 1820 – 1830-х годов  после заключения договора Адамса –  Ониса 1819 г. и «Миссурийского компромисса» 1820 г., скорее, сдерживали экспансионистские устремления своих сограждан. Правительство США не готово было в тот период поддержать их претензии на земли соседних государств. Прежде всего, администрацией США руководили опасения за судьбу Союза, который мог подвергнуться опасности раскола на полюса Север – Юг¹³³.

      Нельзя  сбрасывать со счета и то, что  государственные деятели США разделяли мнение французских просветителей, будто сохранить республиканскую форму правления возможно лишь в небольшом по размеру государстве, и считали непреложным тот факт, что удаленные от Атлантического побережья районы Америки станут в перспективе новыми независимыми государствами¹³⁴.

      Даже провозглашение независимости Техаса американскими поселенцами в 1836 г. не привело к его аннексии ни в конце 1830-х, ни в начале 1840-х гг. И всего лишь за пять лет после 1843 года администрация США, перейдя к активному аннексионизму, удвоила территорию страны, сформировав ее нынешние континентальные границы¹³⁵.

      Важнейшими  для внутриполитической жизни США представляются изменения, получившие в литературе название «джексоновская демократия»¹³⁶. При всех справедливых оговорках, на протяжении 1830-х гг. расширялся круг удачи, устремившийся в «страну Эльдорадо», изменил многое в жизни Соединенных Штатов¹³⁷.

      Важнейший аспект генезиса доктрины Монро –  это внутриполитическая дилемма в США «Север – Юг», остро обозначившаяся в первой четверти XIX в. Действительно, быстрый рост территории США привел к внутриполитическому кризису, страна все более поляризовалась вдоль оси «Север – Юг» в связи с отношением к судьбе рабовладения. В этих условиях старшее поколение политических деятелей призвало противоборствующие стороны к компромиссу. Американский сенатор Генри Клей выдвинул пакет законопроектов (так называемый «Омнибусный билль»), включавший принятие закона о беглых рабах (требование южан) и принятие Калифорнии в состав США с Конституцией, запретившей рабство (требование Севера), а также запрет работорговли в округе Колумбия и ряд других мер¹³⁸.

      Принятие  Калифорнии в состав США было частью компромисса между Севером и  Югом, предложенного сенатором Генри  Клеем в начале 1850 года в обстановке нараставшей поляризации страны. Этот акт должен был стать уступкой южан Северу – в обмен на принятие закона о беглых рабах, нужного плантаторам. Но теперь в роли экспансионистов выступали теперь не рабовладельцы и фермеры, а промышленники и торговцы Севера, причем эта экспансия была уже не той погоней за территорией, что вдохновляла экспансионистов 40-х годов. За ней маячила перспектива развития США как мощной тихоокеанской державы¹³⁹.