Становление свободы: от природного к социокультурному бытию

Рассмотрим некоторые  принципиальные моменты ранней эволюции ориентавное действие, как бы вырывается у человека, а не вполне регулируется им"*. Здесь действительно нет цельного "Я", но столь же верно, что нет и полной дезорганизации поведения. В подобных ситуациях "в большинстве случаев сохраняются ... избирательность поведения, возможность самостоятельно находить выход из затруднительного положения"*. Иными словами, здесь сохраняется некое психическое целое, осуществляющее ситуативную ориентацию. Каково же содержание этого целого?

Тотально господствующая в субъективной реальности эмоция не определяет конкретных деталей поведения, задавая ему лишь принципиальную направленность. Причем если Николай Ростов бежит по полю, то фрагменты Цвейга относятся к персонажам, передвигающимся в гораздо более сложном окружении: в первом случае это дом, во втором - лес, в третьем - неопределенный городской ландшафт. Ясно, что в этих условиях эмоция как таковая не может обеспечить эффективного перемещения. Чтобы субъект не разбился, в его психике должны присутствовать также образы препятствий. Рассмотрим в качестве модели ситуацию, когда охваченное паникой существо бежит по ровной поверхности, где не надо следить за рельефом, но где могут встречаться различные препятствия (группы препятствий): деревья, столбы, здания, заборы и т.п.

Быстро перемещаясь по прямой и вдруг заметив стоящее  на пути, например, дерево, (восприняв  его световой репрезентант), беглец должен будет резко сменить направление движения, а если и там дерево - сменить его снова, и так пока не найдет свободного пространства перед собой. Нетрудно видеть, что внешний рисунок его поведения таков же, как при рассмотренной выше общеактивационной ориентирующей реакции (ООР) на световой репрезентант твердого тела. Однако сейчас нас интересует не поведение в его объективном описании, а содержание субъективной реальности. Таким содержанием, как мы видели, выступает, во-первых, эмоция, а именно - всеобъемлющий страх, во-вторых - образы (восприятия) препятствий, возникающих на пути. И вот здесь - переход к более глубокому интроспективному анализу, который должен дать ответ на вопросы, "что же это такое - образ (элементарный, образ-восприятие)?" и "что же это такое - эмоция (тоже элементарная, в конкретном случае - эмоция элементарного страха)?". Причем речь идет именно об образе и об эмоции, то есть о том, что дано только интроспективно, а не о соответствующих им физиологических процессах. Об этих процессах субъект может не иметь никакого представления, имея, тем не менее, образ и будучи в состоянии сообщить об этом другому субъекту, который вполне его поймет даже в том случае, если тоже не знает ничего о физиологии.

Начнем с образа. В советской  философии и психологии образ исследовался по преимуществу в когнитивном плане - как отражение. В западной литературе наряду с когнитивным интенсивно изучался также регулятивный аспект образа.

Справедливости ради следует  отметить, что и у нас - правда, не в философии, а в психологии - сформировалась школа, плодотворно анализирующая образ прежде всего не под гносеологическим, а под практически-деятельностным субъективной реальности исчерпывается, по крайней мере, в основном, образами препятствий и страхом. Где же в субъективной реальности та энергия, относительно которой конституируется образ?

Вопреки тому, что может  показаться, последний вопрос не обречен  быть риторическим и остаться без  ответа. Логически приемлемый ответ  состоит в следующем. Образ действительно  определяется относительно энергии и действительно определяется в рамках субъективной реальности, в которой нет ничего кроме этого образа и страха. Но искомая энергия существует в субъективной реальности в форме страха. Подобно тому, как образ препятствия есть качественная определенность его репрезентанта относительно описанного энергетического процесса, страх есть качественная определенность этого энергетического процесса относительно процесса построения проективных моделей поведения. Впрочем, в столь значительном вопросе нельзя ограничиться формально-логическими выкладками, поэтому перейдем к содержательному анализу.

Неразрывная и сущностная связь страха, как и других эмоций, с общей энергетической активацией различных систем организма есть общеизвестный факт. Однако неверно ни то, что эмоция есть причина такой активации (как это обычно себе представляют), ни обратное (как это должно бы трактоваться в духе теории эмоций Джемса - Ланге). Эмоция - и в этом как раз состоит новизна предлагаемого понимания эмоций, аналогичная и симметричная новизне в понимании природы образа - есть не причина и не следствие, это сама энергия в ее отношении к описанному выше процессу внутреннего моделирования. Эмоция - это высвобождающаяся энергия организма, но лишь постольку, поскольку она порождает хаотический информационный поиск траектории эффективного бегства, поиск, в процессе которого формируются образы препятствий и, соответственно, путей их обхода (то есть границ препятствий), или, говоря то же самое другими словами, эмоция есть восприятие высвобождающейся энергии функционирующей проективно-информационной системой организма.

Для подтверждения предложенного  понимания эмоций обратимся к  феномену, еще более простому, чем "животный" страх, и вообще, к простейшему из аффективных феноменов - к физической боли.

Сконструируем удобную для  анализа ситуацию. Предположим, человек, находясь один у себя дома, чем-либо занят (мастерит, убирает, пишет статью - не имеет значения). Вдруг он фиксирует  начинающуюся головную боль. Он пытается не обращать на нее внимания и продолжать свое занятие. Но боль усиливается, и ему все труднее оказывается сосредоточиться на деле. Тогда он встает и идет за таблеткой. Но оказывается, что таблетки нет на месте. Поискав и не сумев найти, он снова пытается превозмочь боль. Но, продолжая усиливаться, она уже совершенно не дает ему от себя - боли - отвлечься и сосредоточить мысль на чем-либо ином. Он лихорадочно начинает соображать, где могут оказаться таблетки. Все это оканчивается тем, что он либо вспоминает, где они, либо бежит по соседям, либо отправляется в аптеку или что-то в этом роде.

Итак, по аналогии с тем, как  это было сделано ранее для  образа, ответуры, впоследствии перерастающей  в культуру, а тем самым и  предсоциальная общность становится социальной.

Превращение предкультуры в культуру, а тем самым и предсоциальной общности в социальную, - исключительно долгий процесс. Тем не менее, вопрос проведения принципиальной границы между развитой предкультурой и зародышевой культурой важен и методологически, и онтологически.

Как уже говорилось, возникновение  живого означало становление формы  как самостоятельной онтологической единицы, ее трансляцию сквозь время. Но форма нашла себе устойчивый способ трансляции - самообновляющуюся материю, которую мы и называем живой. Все значимые структурные, структурно-динамические моменты субстратизировалось посредством живой материи.

С появлением локомоции и  ориентации возникает аспект жизнедеятельности, не предопределенный генетически. Живые  организмы находят на основе проб и ошибок ситуативные поведенческие решения, которые сразу после завершения действия уходят в небытие.

С появлением психики если однотипные задачи повторяются, то решение  уже не вырабатывается каждый раз  заново. Оно "включается" как готовое. Простейшая форма этого - условный рефлекс, далее идут более сложные формы индивидуального обучения. Но суть сводится к одному: вырабатывается некоторая схема действия (структура), которая "записывается" на физиологическом языке (субстратизируется), а потом снова развертывается в схему действия. Будучи невостребованной, она "консервируется" в нервной системе, благодаря чему прошлое хранится в настоящем, засыпает "до востребования". Но со смертью особи, то есть с прекращением существования ее организма, в котором была субстратизирована эта поведенческая схема, она уходит.

Впоследствии в животном мире формируется механизм подражания. Его природа еще во многом неизвестна, однако здесь нет возможности  углубляться в этот вопрос. Функционально смысл подражания заключается в том, что субстратизированная в одном организме схема действия при ее развертывании может повторяться, а затем субстратизироваться другим организмом. Тем самым схемы, образцы действий получают возможность переживать своих авторов. Однако субстратом остается живая материя, поэтому все это остается в пределах биологического уровня организации сущего.

Как известно - и об этом уже  упоминалось - высшие животные способны создавать простейшие орудия. Но само по себе это обстоятельство еще ничего не меняет. Сделанные шимпанзе палочки, губки свитое гнездо и возможные другие приспособления остаются ситуативными и неразрывно связанными с данным индивидом. Однако развитие орудийной и иной природопреобразовательной деятельности ведет к тому, что целенаправленно преобразованные элементы внешней природы приобретают надситуативный статус и автономное от некоторого конкретного индивида значение.

Целенаправленно преобразованная  природа представляет собой, в терминологии Гегеля и Маркса опредмеченную человеческую деятельность. В ней остаются запечатленными те способы деятельности, посредством которых она создавалась. Соответственно, оказывается возможным распредмечивание, прочитывае структуры, способа связи элементов системы.

Пора вернуться к оставленному ранее вопросу о функции диссимиляции. Представим построенный в гнилом месте и брошенный деревянный дом. Через пару десятков лет он сгниет, от него ничего не останется, ни формы, ни материи. Но допустим, что, построив дом, плотник занялся следующей странной деятельностью: вытащит доску из пола, выбросит и заменит на другую, потом также со следующей доской, бревнами, ставнями и т.д., и так все двадцать лет. Тогда по истечении этого срока дом сохранится как новенький.

Организм - это и есть такой  дом вместе с сумасшедшим плотником  в нем. Организм все время себя разбирает, для того, чтобы освободить место новому веществу. В этом смысле можно сказать, что диссимиляция первична по отношению к ассимиляции. Обмен веществ обеспечивает сохранение существования организма как себетождественной формы.

Воспроизводство формы обеспечивается тем, что каждая клетка содержит генетический материал, единственная функция которого как раз и состоит в сохранении, несении структуры. Но эта единственная функция как раз и является сущностной. Все остальное ей подчинено. Гены спрятаны в сердцевине клетки за несколькими мембранами и слоем цитоплазмы. Геном - Царь и Бог, и вся жизнедеятельность организма посвящена его обслуживанию. И он же, в конечном счете, ею управляет, ибо в нем же записана структура функционирования организменного целого.

Тем не менее, высокоразвитые организмы смертны2. Несмотря на определенные успехи науки в решении проблемы увеличения продолжительности жизни, смерть индивида неизбежна. Среди возможных прочих причин, она неизбежна как следствие накопления генетических ошибок, то есть ошибок в процессе воспроизводства формы.

Индивиды смертны, но вечны (или, если так можно выразиться, "почти вечны") виды. Природа  создала несколько обеспечивающих эту вечность механизмов, о двух из которых следует сказать сейчас. Первый - половое размножение. Появление потомства происходит только через процедуру взаимоконтроля генетического материала двух организмов. Ключ должен подходить к замку, и если одно из двух неисправно - продолжение невозможно. Второй же механизм заключается в дополнительном страховом звене, которым как раз и выступают сами индивиды. То же самое, что отдельный организм, индивид, делает с веществом своих клеток, сбрасывая с себя вечно меняющуюся и ненадежную материю во имя сохранения формы, вид делает с самими индивидами, сбрасывая с себя поколение за поколением индивидов и неся сквозь время свою "священную" сущность - видовую форму.

И здесь мы подошли, видимо, к важнейшему для понимания сущности живого моменту. Виды - это и есть не что иное, как формы, созданные и отобранные эволюцией устойчивые динамические структуры, по отношению к которым инициативно взаимодействующие со средой организмы, даже самые сложные, со сложным, дифференцированным, даже психически регулируемым поведением оказываются всего лишь носителями, временными пристанищами в их царственном и неизменном бытии.

Мир живого в действительности есть царство форм. Здесь появляется фортинкт - значит, сломать его. Сломать  в качестве абсолюта. Надломленный инстинкт уже никогда не станет снова онтологическим стержнем. Детское жертвоприношение есть публичная ломка главного животного инстинкта человеческого животного. В этом ритуале культура окончательно кладет природу "на лопатки": чистая победа. Как это ни ужасающе звучит, но общество начинается с детоубийства.

Марксу принадлежит страшная мысль о том, что революции - праздник народов. Мысль, проводимая здесь, гораздо  страшнее: детское жертвоприношение - праздник культуры. И не случайно в том же Карфагене ее ежегодный "день рождения" происходил, как уже говорилось, при звуках флейт, тамбуринов и лир. Убийство природы могло осуществляться людьми только на пике эмоционального напряжения. Это было и самоубийство, и отречение. Эмоциональный накал массового ритуала и был той силой, которая переламывала природное начало.

Совершенно не случайно именно дети тех, кто олицетворял общество, приносились в жертву. Именно от них в первую очередь требовалась  готовность поставить интересы общества выше всего. И одновременно они являли собой социальный образец.

В этом контексте нельзя обойти библейский сюжет об Аврааме и  Исааке. Яхве, казалось бы, ни с того, ни с сего, потребовал ль Авраама  принести в жертву любимого сына. Скупой стиль Писания не рассказывает о  тех бурях, которые должны были разыграться  в душе Авраама, хотя контекст не вызывает в этом сомнения. Но Авраам делает то, что говорит ему Бог. И только когда Авраам заносит над Исааком нож, Яхве останавливает его: "Не протягивай свою руку к этому отроку и не делай ему ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься Бога ты, и не скрыл своего сына, своего единственного от меня... Собою клянусь... что за то, что ты сделал это и не скрыл своего сына, своего единственного, благословить благословлю Я тебя и умножить умножу твое потомство как небесные звезды и как песок... и благословятся твоими потомками все народы земли, ибо ты послушался Моего голоса"*.

Яхве не надо крови Исаака. Ему нужна готовность Авраама  пожертвовать сыном. В то время, о  котором повествуется, детские жертвоприношения ушли в далекое прошлое, символическое замещение на животные жертвоприношения уже давно произошло. Исаак перед тем как взойти на гору спросил Авраама: "Вот огонь и дрова, а где баран для возношения?" Однако реликт не случаен. Авраам не просто человек. От Авраама Яхве создает великий народ, через который благословятся все народы земли. Потому здесь и происходит возврат к исходному ритуалу, в котором, в отличие от бараньего шашлыка, еще может быть усмотрен его онтологический и социокультурный смысл.