Феноменология культуры

     И поскольку  феноменология – это конкретная  наука, обратимся к примеру  этической философии, в которой  нравственные проблемы являются  не только главными, но единственными,  которые только можно назвать философскими.

Речь идет об античном греческом философе Сократе, учение которого известно нам через его  ученика Платона, описавшего в своих  диалогах беседы своего учителя со своими протагонистами.     Философ, ироник, диалектик, софист, морализатор, нравственный учитель, –  все это относится к одному только человеку, Сократу . Ксенофонт Афинский и Платон, Кьеркегор и Ницше, Фр.Шлегель и Гегель, Маркс и Хайдеггер, Вл. Соловьев и В.Розанов, и многие другие философы испытывали интерес к этой непостижимой  личности, каждый из них создавал свой образ афинского мыслителя, интерпретируя как факты и события его жизни, так и его теоретические представления.

     Но для  феноменологии Сократ и его  учение представляют интерес  вот в каком отношении. Сократ  предпочитал излагать свое учение в диалогах. А именно с проблемы множественности представлений разных собеседников, которая раскрывается в диалогической структуре произведений Платона, когда высказано столько мнений, сколько участников диалога, - мы начинали введение в феноменологию.

    Так в диалоге  «Теэтет» Сократ измеряет мощность  философского высказывания, и она  оказывается со значением бесконечности.  Для себя начинающий философ  Теэтет находит опору  в  знаменитом основоположении философии  Протагора «Человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют и несуществующих, что они не существуют». Но не Теэтет, а противник этой философии Сократ способен установить истинную глубину протагоровой мысли. К кульминации диалога относится речь в защиту Протагора, произнесенная Сократом от лица как бы воскресшего Протагора.  В конце этой импровизированной апологии, Сократ, преумаляя услугу, оказанную философу-противнику, иронически восклицает: «Вот так, Феодор, я вступился за твоего друга по мере своих слабых сил». На что Феодор резонно отвечает: «Ты шутишь, Сократ, ведь ты оказал сильную поддержку этому человеку»⁷⁷. Благодаря сократовой поддержке мысль Протагора получает новый импульс, и опять со всей возможной обстоятельностью и добросовестностью выслеживается новые смыслы и следствия из протагорова суждения. Но додуманное Сократом до конца, оно превращается в абсурдное: «Ведь он (Протагор – В.С.) признает истинным и то мнение, которое полагает его собственное  мнение ложным, коль скоро соглашается, что всякое мнение бывает лишь о том, что существует»⁷⁸. Сократ иронизирует: «если каждый из нас будет иметь мнение только сам о себе, и всякое такое мнение будет правильным и истинным, то с какой же стати, друг мой, Протагор оказывается таким мудрецом, что даже считает себя вправе учить других за большую плату, мы же оказываемся невеждами, которым следует у него учиться, - если каждый из нас есть мера своей мудрости?»⁷⁹. Обращение к противоположным составляющим суждения протагонистов, когда, опровергая положение противника, собеседники сохраняют предмет исследования, приводит нас к философскому открытию: знание и есть движение нашей мысли, непрекращающийся диалог с самим собой: «…по мне иметь мнение - значит  рассуждать, а мнение – это словесное выражение, но без участия голоса и обращенное не кому-то другому, а к самому себе, молча»⁸⁰.  В этом смысле изнанкой сомнения  всякий раз оказывается содержательное понимание. Диалоги с Сократом всегда оказываются фрагментами мысли, они всегда не завершены, прерваны на полуслове, и как само собой разумеющееся предполагают продолжение размышления. Представить мыслительный процесс исчерпанным и законченным, значит для Сократа вообще отменить мысль как таковую, упразднить ее. Мышление как нескончаемое действие – в этом состоит смысл диалектики Сократа и Платона.  Диалог является формой различных мнений, а диалектика внутренним их пересечением,  системой скрепления противоположных суждений и подлинной основой  философствования. Диалектик Сократ, в отличие от неискушенного Теэтета, видит неисчерпаемые возможности философского суждения, и то, что поначалу казалось таким ясным простодушному Теэтету, теперь вызывает удивление искушенного в философии Сократа: «Видишь, Феодор, - обращается он к другому собеседнику, - чем дальше, тем более важные вопросы встают перед нами»⁸¹.

     Привлекательность  сократических диалогов Платона  состоит в конечном итоге в  том, что свое нажитое знание  Сократ никому не стремится  передать в форме готового  учения. Сократ хорошо знает о  парализующей ум опасности догматического внушения, и в этом смысл его основного философского принципа «познай самого себя» (gnwqi sauton).  И ведь именно в этом состоит смысл феноменологической редукции: пока не убедишься, что ты сам являешься основой любого знания, сам для себя не станешь источником его, нет смысла что-либо познавать дальше. По своему обыкновению Сократ пытается придать этому принципу универсальное значение: самопознание как рефлексия, углубленность и отчетливость представлений о содержащемся в сознании предмете – это цель познания. И она, как бесконечно удаляющийся горизонт, не дает мысли успокоиться, остановиться. Сила Сократа – родителя души, которому важнее пробудить мысль, чем придать   ей окончательную форму, имеет своим истоком принятие всерьез мнения своего противника, готовность постоянно вести словесный агон, меняться позициями, задавать вопросы и отвечать на них,  расставлять диалектические сети, «вести» в диалоге и приговаривать при этом, что путь Сократу неизвестен: «но, сказал я, ведь ты,  Критий, нападаешь на меня так, как будто бы я говорил, что знаю то, о чем спрашиваю, и как будто мое согласие зависело только от моей воли; а дело стоит не так:  я ведь ищу с тобой то, о чем возбужден вопрос, именно потому, что сам не знаю. Так как лишь после рассмотрения я намерен сказать, согласен ли я или нет; а /теперь/ подожди, пока я рассмотрю»⁸². Интуитивное (непосредственное) знание, которое для неискушенного в философии человека представляется самодостаточным, при попытке выразить его словом, оказывается непростой задачей. Потому Сократ и заставляет каждого, вступающего в беседу, узнать, «что собственно он говорит»,  «когда    что-нибудь говорит». Для этого он «расспрашивает и пересматривает и сопоставляет его слова, чтобы понять их» (Творения Платона (В 2 т.). Т.2. С.156).

   Слово само  по себе неоднозначно, зависимо  от контекста – «колоссальной  родственной стихии», как определяет  его природу Н.Я.Берковский. Суждение  меняется в зависимости от  исторического, культурного, эстетического,  этического контекстов. Контексты,  накладываясь и пересекаясь, позволяют высказать истину «с максимальной полнотой и оговорками» (С.Апт). Кажется, что Сократ заворожен протеическими возможностями понятия, он погружается в стихию слова со всеми обращениями его и превращениями, контекстуальным континуумом, смысловым полем, ассоциативными связями, опасностями односторонности и двусмысленности, знание или незнание которых может привести либо к овладению словом, либо к порабощению им, и к демонизации слова, как, например, это получилось закону, по которому самому Сократу вынесли смертный приговор. Эту вот демоническую силу слов пытается постичь Сократ при помощи диалектики, которая превращает слово в понятие (умозрительную квинтэссенцию предмета, или, феноменологическим языком выражаясь, ноэму). Сократ стремится преодолеть отрыв слова от его существенного смысла, предотвратить словоблудие, и «блуждание» или заблуждение посредством слова. Неистинное слово способно произвести не должное действие. Средствами, при помощи которых можно передать диалектическую многоплановость мышления на уровне слова смысловой  единицы является: 1) выяснение этимологического его значения, его первообраза, первосмысла, сравнение раннего, чувственного и позднего опосредованного «образа» слова; в смешении двух этих уровней может скрываться источник иронического эффекта; 2) исследование последовательности значений и источников, порождающих его многозначность. На уровне предложения, и особенно логической связки предложений многозначное слово, соединяясь со множеством других многозначных слов, умножает эту многозначность в геометрической прогрессии. Языковая среда текста, наполняя слово особого рода энергиями, порождает «магматическое» слово, в котором может быть заключена вся его духовная подвижность. Многозначность языка, многосмысленность слова – вот истоки и одновременно причины и средства порождения эффектов многозначности. Многозначность суждения может так и остаться энигматической, неразгаданной, а смысловая полнота не проясненной. На уровне обыденного сознания эта проблема проявляется во всякого рода недоразумениях и анекдотических ситуациях. Метод сократовского понимания сущности того или иного понятия предполагает такие формы общения, которые, с одной стороны, соединяет в диалектическое единство разные точки зрения на один и тот же предмет, а, с другой стороны, приобщает слабую сторону к диалектическому процессу познания и являются очень эффективным педагогическим средством  порождения собственного знания, «плода души». Эта диалектика познания представлена в платоновой теории «припоминания». Комментируя эту сторону сократовой педагогики, М.К.Мамардашвили пишет: «весь опыт исследований лингвистики и психических исследований, и антропологических исследований, и мифологических исследований лишь подтвердил древнюю, еще Сократу и Платону  известную истину, что знание не перекачивается из головы в голову в силу одного простого онтологического обстоятельства. Никто вместо другого не может ничего понимать, понять должен сам, и более того, если уже не понял, то вообще не поймешь сообщаемое: понять можно то, что уже понял (и в этом смысле – из себя, «вспоминая»)⁸³.

     У Сократа-майевтика,  т.е. помощника при рождении  души, каким он представляется  в диалогах «Пир», «Федр», «Федон»,  «Теэтет», «Эвтифрон» и др., с уст  не сходят выражения из лексикона его матери Финареты, повивальной бабки: беременность, тяжелый, неплодный, принимать роды души. Порождение знания – вот цель, которую Сократ перед собой ставит. «Ты запамятовал, друг мой, что я ничего не знаю и ничего из этого себе не присваиваю, - я уже неплоден и на это не способен. Нынче я принимаю у тебя, для того и заговариваю тебя и предлагаю отведать зелья всяких мудрецов, пока не выведу на свет твое собственное решение. Когда же оно выйдет на свет, тогда мы и посмотрим, чахлым оно окажется или полноценным и подлинным».⁸⁴ Грубоватая терминология, которой пользуется Сократ, отсылает к древним мистериальным культами. В его философии прозрачны аналогии с актами рождения новой жизни.  Диалог «Пир» посвящен прославлению бога любви Эрота. Блестящий переводчик и комментатор философии Платона С.Жебелев пишет: «…Сократ по праву должен быть признан лучшим знатоком «эротического искусства» /…/ Он пробуждает человека, «беременного» высокими мыслями, искать другого прекрасного человека, на которого он мог бы действовать оплодотворяюще…»⁸⁵.

     Именно  в этом Сократ отличается от  софистов. Сократ не раз поминает  добрым словом старших софистов, наряду с Фалесом и Парменидом, которые внушали ему, совсем  как у Гомера, «и почтение, и  ужас»,  - так сказано в «Теэтете». Софисту Продику Сократ иногда передавал своих учеников⁸⁶. Софисту Протагору посвящена защитная речь в «Теэтете». С «отцом софистики» Горгием Сократ не раз обсуждал важные философские вопросы. Среди различных философских направлений ближе всего софистам были философы-элеаты с их антиномическим мышлением и парадоксальными представлениями о космологической  основе мира. Философы-софисты проявляли серьезный интерес к математике, к истории и географии, были преуспевающими политиками. Софисты унаследовали глубокую  философскую традицию  и греческую культуру  аналитики понятий, возводя интерес к ним в культ. Именно это сближало с ними Сократа: Сократ готов был проводить долгие часы, проясняя смысл какого-нибудь понятия со всяким, кто согласится на это. Благодаря своему учителю и Платон питал глубочайший интерес к исследованию смыслов и значений понятий. Он ввел в философию термин «идея» в качестве меры и предельного проекта понимания смысла, впоследствии гипостазировав это понятие в самостоятельную сущность.

      Диалоги  Платона «Софист», «Горгий», «Протагор», «Теэтет», «Гиппий Меньший» и  «Гиппий Больший» представляют  точку зрения софистов о понимании  сущности и о предназначении  философии в жизни общества  и одновременно критику этих  представлений Сократом. Чему могут научить софисты – вот тот вопрос, на который учителя мудрости вынуждены постоянно и прилюдно давать ответ, находясь в обществе Сократа. Они провоцируются Сократом и говорят всегда более того, что им следовало бы, поскольку их откровенность превращается в саморазоблачение.

       В  обращении с софистами «второго  поколения», бойкими продавцами  мудрости, Сократ часто пользуется  риторическими уловками. Пройдя  крепкую софистическую школу,  Сократ умел уклончиво отвечать  на вопросы, использовать диалектические тонкости, логические парадоксы, тавтологии и с легкостью сбивать с толку противников.  В таких диалогах продвижение к истине как будто бы не является целью беседы. Но релятивизм, который при этом демонстрирует Сократ, как доказательство от обратного обнаруживает бесперспективность софистической мудрости. В этом отношении очень примечателен диалог «Эвтидем», в котором братья-софисты демонстрируют свое умение морочить людей. Казалось бы, случай, когда обучение философии является приватным делом, дает право всякому «учителю мудрости» придерживаться собственного пути в философии и использовать при этом любую методу. Но ситуация делается напряженной, когда учитель мудрости при этом подмигивает и с откровенностью, граничащей с цинизмом, объявляет истину всего лишь состязанием  на словах и учит опровергать все, что говорится, «будь то ложь, будь то истина»⁸⁷. Философ в этом положении превращается в оратора, способного убеждать людей без того, чтобы быть самому убежденным. «Вообще, - говорится в «Федре», - оратор должен искать правдоподобия, зачастую сказав истине «прости»⁸⁸. Трюки, которые проделывают «продавцы мудрости» сродни тем, что показывают фокусники на рынках – фокус оказывается нераскрытым, непостижимым – это условие представления с неизбежным вымоганием платы от простодушных зрителей. Освобождая учеников от убогости односторонности, софисты подвергали их опасностям двусмысленности, перед которыми испытуемые терялись, как в дурном хороводе. Сократ так описывал суть обучения у софистов: «Называю же я это игрой потому, что хотя бы кто многому и даже всему научился в этом роде, о самих предметах и делах – в каком они положении, - ничего не узнает, забавляться же перед людьми будет способен, подставляя им ногу и опрокидывая их через различные значения имен, все равно как те, кто, выхватывая стулья из-под хотящих садиться, радуются и смеются, видя их опрокинутыми навзничь»⁸⁹.

     Очевидно, что самому Сократу совершенно  не чужда привлекательность интеллектуальной  игры, или стремление подцепить  на крючок диалектики софиста или просто неопытного в таких премудростях собеседника, или заставить завзятого спорщика сказать то, что вовсе не входило в его расчеты, - множество свидетельств тому мы находим в диалогах с Гиппием, Эвтифроном, с Ионом и Фразимахом. Но релятивизм Сократа выступает в форме иронии, осторожного, но и настойчивого продвижения в определении меры знания своего противника и самого себя. Во многих случаях Сократ выступает как чрезвычайно талантливый ученик софистов. По сравнению с ними, правда, Сократ выглядит наивным, задавая вопросы и сомневаясь в вещах, очевидных для множества других людей. Но ироническая метода Сократа становится убедительной, когда представления, несомненные для большинства, приходят в противоречие с другими самоочевидными вещами. Наивность оборачивается глубиной, а диалог становится способом достижения истинного знания. Выявляя скрытые значения высказывания противника, Сократ добивается того, что тот признает необходимость «поисков и принуждений глубинного смысла (М. Бахтин). Это в конечном итоге служит общим целям диалогического общения. Но если для Сократа причастность к истине выражается столь необычным образом в готовности погружаться в новые и новые глубины, то для  софиста-релятивиста истина сама по себе  представляет предмет радикального скепсиса, поскольку для него последняя инстанция истины лежит за пределами рациональности, - в интеллектуальной, либо в чувственной интуиции, в авторитете традиции, в иррациональном мотиве и т.д..

     Теперь  же мы обращаем внимание только  на то, что софисты очень хорошо могли проявлять существующие здесь проблемы. Горгий, например, полагал, что «быть есть нечто невидимое, если оно не достигает того, чтобы казаться, казаться же есть нечто бессильное, если оно не достигает того, чтобы быть»⁹⁰

     Сократ, напротив, даже через недостаток истины стремится ее закрепить и утвердить. В «Эвтидеме», когда софисты принудили Сократа признать себя побежденным, он все-таки сумел разоблачить бессодержательность и бесплодность софистического философствования, бесперспективность диалога с такими философами, которые придерживаются полной относительности знания и утверждают на этом основании невозможность различения истины и лжи, а, следовательно,  добра и зла.

      Вообще  характер беседы в диалогах  Платона зависит от внутренних отношений, которые складываются у Сократа с его собеседниками. Всех протагонистов Сократа условно можно разделить на три группы. К первой относятся маститые философы, у которых сложилось систематическое и цельное знание (диалоги «Парменид», «Софист», «Горгий», «Протагор»), ко второй – ученики Сократа, ищущие у него мудрости и знания («Теэтет», «Федр», «Федон», «Феаг»), третий тип собеседников представлен теми, кто не может стать ни первым, ни вторым («Гиппий Больший, «Гиппий Меньший», «Ион», «Эвтифрон»). В третьем случае для того, чтобы избежать профанации философии, Сократ прибегает к всевозможным приемам: сам себе становится собеседником или «воскрешает» знаменитого философа, чтобы иметь в диалоге достойного протагониста.

      Если  с Сократом беседует такой неопытный в философском ремесле собеседник, как, например, Теэтет,  то на начальной фазе диалога обыденный здравый смысл, за который только и держится «противник» Сократа и который представляет собой смесь жизненный наблюдений, «ходячих истин», предрассудков и заблуждений,  - подвергается ироническому испытанию, а заканчиваются такие диалоги, как правило, признанием участников диалога необходимости серьезно заняться философией. Реплики ученика в подобных случаях ограничиваются вопросами: Как может это быть возможным? Как ты разумеешь все это? К чему ты это сказал? Как это? Как это ты говоришь? Скажи яснее. Почему? Почему ты так это говоришь?» (из диалога «Софист»). Или: Что ты хочешь этим сказать? И к чему это? Как это? Ну и что из этого? Я еще не понимаю, что ты хочешь сказать. Как это возможно? («Теэтет»)

     Суждения, в которых приводятся различные  точки зрения на один и тот  же предмет (диалогические или  полилогические способы конституирования  смыслов) не противоречат максиме  прямого высказывания – информативности, связности, релевантности (соответствию информативного запроса качествам  ответа), однако, подчиняют эти качества диалектическим принципам познания, выдвигая на первый план сомнение в основательности или полноте рассуждения, разрешающегося  посредством постоянного соотнесения собственных представлений с позицией своего противника. При этом диалог набирает все большие обороты, некоторые темы обсуждаются повторно, беседа обращается вспять, и все это для того, чтобы предмет исследования обретал всю возможную полноту смысла и определялся с предельной многосторонностью. Потому простая связность рассуждений переходит в диалектику, а философский характер общения определяет постулат коммуникативной компетенции: общение должно строиться на основе  истинности, понимания, взаимного интереса, релевантности. Этот принцип распространяется  на весь процесс диалогического общения, включая проверку критического основания суждений, анализ понятийного аппарата, отношение к философской традиции и т.д.