Холодная война

ее мальчика.  Вообразите  же  чувства  матери,  когда  Фредди  женился  на

цветочнице,  покинувшей  свой  класс   при   совершенно   экстраординарных

обстоятельствах, которые  уже приобрели широкую известность.

   Нельзя, правда, назвать положение Элизы полностью  незавидным. Отец  ее,

в прошлом мусорщик, совершил фантастический прыжок из  одной  общественной

категории в другую и стал необычайно популярен  в  фешенебельном  обществе

благодаря своему демагогическому  таланту,  восторжествовавшему  над  всеми

предрассудками и  всеми невыгодами его положения.  Отвергнутый  ненавистным

ему классом буржуа, он в один миг угодил  в  высшие  слои  за  счет  своей

смекалки,  профессии  мусорщика  (которую  он  выставлял,  как  знамя)   и

ницшеанской позиции  вне добра и  зла.  На  званых  герцогских  обедах  для

узкого круга он помещался по правую руку  от  герцогини,  а  в  загородных

домах если не сидел  за обеденным столом и не давал  советы членам  кабинета

министров, то курил  в буфетной и ему прислуживал  дворецкий. Но  оказалось,

что ему так же трудно заниматься всем этим на четыре  тысячи  в  год,  как

миссис Эйнсфорд Хилл существовать в Эрлскорте на ничтожно  малый  доход  -

доход настолько  меньше дулитловского, что у меня духу не  хватает  предать

гласности точную цифру. И он наотрез отказался добавить к  своему  бремени

последнюю крупицу: взять на себя заботу о содержании Элизы.

   Таким-то образом  Фредди и Элиза, отныне мистер  и миссис Эйнсфорд  Хилл,

провели бы медовый  месяц  без  гроша  в  кармане,  если  бы  полковник  не

преподнес Элизе  в качестве свадебного подарка пятьсот  фунтов.  Их  хватило

надолго, так как  Фредди, денег никогда не имевший, тратить их не  умел,  а

Элиза, получившая светское воспитание из рук двух  застарелых  холостяков,

носила платья, пока они совсем не изнашивались, но все  равно  была  хороша

собой, и ее нисколько  не беспокоило, что они давно вышли  из  моды.  Однако

на всю жизнь  пятисот фунтов молодой паре хватить  не могло, и оба знали,  а

Элиза еще и инстинктивно чувствовала, что  нужно  наконец  обходиться  без

посторонней помощи. Она могла бы поселиться на Уимпол-стрит, так как  там,

по существу, был  теперь ее дом. Но она вполне отдавала себе отчет  в  том,

что Фредди селить там  не следует, потому что для его  характера  это  будет

вредно.

   Надо сказать,  уимпол-стритовские холостяки не  возражали против вселения

молодой четы. Когда  Элиза попросила у них совета, Хигинс просто  отказался

обсуждать жилищный вопрос, не видя тут проблемы, - желание  Элизы  иметь  в

доме  подле  себя  Фредди,  с  его  точки  зрения,  заслуживало  не  более

пристального внимания, чем, скажем, желание купить еще один предмет мебели

для спальни. Соображения  относительно характера Фредди  и  его  морального

долга  самостоятельно  зарабатывать  на  жизнь  не  произвели  на  Хигинса

никакого впечатления. Он заявил, что характер у Фредди отсутствует и  что,

если он возьмется  за полезную деятельность, какому-то  компетентному  лицу

придется все исправлять, а такая процедура доставит чистый убыток обществу

и огорчения самому  Фредди,  которого  природа  явно  создала  для  легкой

работы, а именно - развлекать Элизу, и  это,  по  уверению  Хигинса,  куда

полезнее и почетнее, чем служить в Сити.

   Когда Элиза  снова вернулась к своему прожекту  обучать фонетике,  Хигинс

ни на йоту не умерил яростного сопротивления.  Он  утверждал,  что  ее  по

меньшей мере еще  десять лет нельзя подпускать к преподаванию  его  любимой

науки, и поскольку  полковник, судя  по  всему,  взял  его  сторону,  Элиза

поняла, что не сможет пойти против них в  таком  важном  деле  и  что  без

согласия Хигинса  она не имеет права использовать полученные от него знания

(не  будучи   коммунисткой,   она   считала   знания   такой   же   личной

собственностью, как, например, часы). Ко всему прочему  она  до  фанатизма

предана им обоим, и  после замужества еще безраздельнее  и откровеннее,  чем

прежде.

   В конце  концов разрешил проблему полковник,  но стоило  это  ему  многих

мучительных сомнений. Как-то раз он довольно нерешительно  спросил  Элизу,

отказалась ли она  совсем  от  идеи  поступить  в  цветочный  магазин.  Она

ответила, что если раньше и думала об этом,  то  выбросила  эту  мысль  из

головы с того дня, как полковник объявил у  миссис Хигинс, что  это  никуда

не  годится.  Полковник  сознался,  что  тогда  он  говорил   под   свежим

впечатлением блистательного триумфа накануне. В тот же вечер  они  открыли

свои замыслы Хигинсу. Единственное замечание, какое он соизволил  отпустить

по этому поводу, чуть было всерьез не рассорило их с Элизой. Сводилось оно

к тому, что из Фредди получится идеальный мальчик  на побегушках.

   Разузнали  мнение Фредди.  Как  оказалось,  Фредди  и  сам  подумывал   о

магазине,  но  ему,  привычному  к  нужде,  магазин  представлялся  тесной

лавчонкой, где на одном прилавке Элиза продает  табак, а на противоположном

- он торгует   газетами.  Но  он  с  готовностью   согласился  на  цветочный

магазин, сказав, что  забавно будет ходить ранним утром  вместе с Элизой  на

Ковентгарденский  рынок и покупать цветы на  том  месте,  где  они  впервые

встретились. За столь  трогательные  чувства  он  был  вознагражден  женой

множеством поцелуев. Фредди добавил, что  всегда  боялся  высказать  вслух

такое предположение  из-за Клары - она закатила бы скандал, обвинив  его  в

том, что он губит  ее шансы на замужество, да и мать вряд  ли  одобрила  бы

такой шаг, раз столько  лет  она  цеплялась  за  ту  ступень  общественной

лестницы, на которой  розничная торговля недопустима.

   Это   препятствие   было   устранено   благодаря   одному    совершенно

непредвиденному событию, которого мать  Фредди  никак  не  могла  ожидать.

Клара во  время  своих  вторжений  в  наиболее  высокие  из  доступных  ей

артистических кругов  обнаружила,  что  в  разговорную  подготовку  входит

знание романов  мистера Г.Д.Уэллса. Она принялась  отовсюду брать их взаймы,

и так энергично, что за два месяца проглотила все  до единого.  Результатом

явилось обращение,  в  наше  время  весьма  распространенное.  Современные

деяния Апостолов  составили бы целых пятьдесят  Библий, найдись  кто-нибудь,

кто сумел бы их написать.

   Бедная Клара,  казавшаяся Хигинсу и  его   матери  неприятной  и  нелепой

особой,   а   собственной   матери   неудачницей,   необъяснимым   образом

провалившейся в  свете, не воспринимала сама себя ни той, ни другой, потому

что, хотя над ней  подтрунивали и ее  передразнивали,  как,  впрочем,  было

вообще принято  в Западном Кенсингтоне, ее тем не менее считали разумным  и

нормальным (или,  так  сказать,  неизбежным?)  человеческим  существом.  В

худшем случае ее  называли  пробивной,  но  ни  им,  ни  ей  в  голову  не

приходило, что пробивается  она сквозь пустоту, и притом не в  ту  сторону.

Однако счастливой она себя не чувствовала. Более того,  она  уже  начинала

приходить в отчаяние. Единственное ее достояние, а именно тот факт, что ее

мать походила, по выражению зеленщика  в  Эпсоме,  на  "даму  с  выездом",

очевидно, не имело  ходовой ценности. Оно помешало ей получить образование,

потому что рассчитывать Клара  могла  только  на  те  знания,  которые  ей

причиталось получать вместе с дочерью эрлс-кортского  зеленщика.  Поневоле

ей пришлось искать общества людей того круга, откуда происходила  ее  мать.

Но те попросту не хотели ее, так как она была гораздо  беднее  зеленщика  и

не могла себе позволить держать не то что собственную  горничную,  но  даже

прислугу  в  доме  и  вынуждена  была  обходиться  приходящей   прислугой,

согласной на скупое жалованье. При таких условиях ничто  не  могло  придать

ей вид подлинного продукта Толсталеди-парка. И тем  не менее  его  традиции

обязывали ее взирать  на брак с кем-то в пределах ее  досягаемости  как  на

нестерпимое унижение. Дельцы  и  разного  рода  "люди  со  специальностью"

мелкого пошиба были для нее неприемлемы. Она  гонялась  за  художниками  и

романистами, но сама для них предмета очарования не составляла, ее  манера

подхватывать  и  смело  пускать  в  ход  словечки  из  мира  художников  и

литераторов раздражала их. Короче говоря,  она  во  всех  отношениях  была

неудачницей - невежественная, ничего не умеющая, претенциозная, никому  не

нужная, отличающаяся снобизмом никчемная бесприданница. И хотя сама она ни

в коей мере не допускала  наличия у себя этих недостатков (ни один  человек

не желает признавать неприятных истин в приложении к  себе,  пока  ему  не

забрезжит свет другого  способа существования), она ощущала  их  воздействие

на свою жизнь  слишком остро, чтобы быть удовлетворенной  положением вещей.

   Сильнейшую  встряску,  открывшую  ей  глаза,  Клара   испытала,   когда

встретила девушку  одного с ней возраста. Та произвела  на нее  ошеломляющее

впечатление, пробудила  ее, вызвала неудержимое желание  взять  ее  себе  за

образец, завоевать  ее  дружбу.  Но  потом  вдруг  обнаружилось,  что  это

утонченное создание вышло из трущоб и стало тем, чем  оно стало, всего лишь

в течение нескольких месяцев. Потрясение оказалось настолько  сильным, что,

когда мистер Г.Д.Уэллс  приподнял ее на кончике своего могучего  пера  и  с

новой точки зрения показал ей в истинном свете жизнь, которую она вела,  и

общество,  к  которому  льнула,  показал,  какое  отношение  они  имеют  к

подлинным нуждам человечества и достойной социальной структуре, он добился

такого разительного преображения и сознания греховности,  что  подвиг  его

можно сравнить лишь с  самыми  сенсационными  подвигами  генерала  Бута  и

Джипси Смит. Кларин снобизм как рукой сняло. Жизнь  ее  внезапно  пришла  в

движение. Сама не зная как и  почему,  она  начала  приобретать  друзей  и

врагов.  Одни  знакомые,  для  которых  прежде  она  была   скучной,   или

безразличной, или  нелепой неизбежностью, бросили  ее совсем;  другие  стали

радушны.  К  своему  изумлению,  она  обнаружила,  что  некоторые   "очень

порядочные" люди насквозь пропитаны уэллсовскими идеями, и в том, что  они