Понятие социокультурных изменений. Концепция модернизации

     3. Глобализация финансов – значительно  увеличились объемы и скорость международных финансовых трансакций и в то же время зависимость любой национальной экономики от денежных глобальных рынков.

     4. Глобализация коммуникаций –  создание символической среды,  которая охватывает весь земной  шар. Это имеет множество социальных и культурных последствий, скажем лишь о возникновении информационной сферы, которая производит единые для всех людей образы (например, американская кинопродукция, телевизионные шоу, новостные агентства, мода).  Глобализация коммуникаций играет значительную роль в функционировании глобальной экономической системы, создавая общую символическую среду для самых различных по запросам и реакциям аудиторий, и выступая, таким образом, как пропаганда определенного стиля потребления.

      В прямой зависимости от распространения таких социокультурных и экономических особенностей современного мира как быстрый темп инноваций, разукрупнение и децентрализация бизнес-структур, развитие информационных технологий и соответствующий переход к конкуренции на основе интеллектуального капитала, высокий уровень специализации компаний и др. находится все большее распространение и увеличение роли сетевых структур – образований, обладающих двумя отличительными признаками: размытостью границ и опорой на неформальные отношения доверия. Концепция сетевого общества была предложена Мануэлем Кастельсом⁴⁸, который рассматривал сети основную черту наступающей «информационной эпохи», в которой именно доступ к сети становится ключевым фактором развития, ибо только это дает возможность коммуникаций и интерактивного общения с кем угодно и когда угодно. Сетевой подход оказался довольным удобным для построения моделей глобализации: мировая экономика рассматривается как многоуровневая система, верхний уровень которой составляет сеть так называемых «ворот в глобальных мир» – компактных территорий мегаполисов, соединяющих в себе функции транспортных узлов, финансовых центров, а также центров образования, науки и политического влияния⁴⁹. Эти «ворота в глобальный мир» обеспечивают доступ к глобальной экономике обширным территориям, входящим в сферу их экономического и политического притяжения («хоре»). При том, что далеко у не каждой страны есть такие «ворота», «хора» может охватывать территорию не одного, а нескольких государств, часть которых может обладать региональными «воротами» («воротами» второго порядка). Наряду с этими «адекватно глобализованными» территориями существуют и территории «дальней периферии», не получающие от глобальной экономики никаких преимуществ, но несущие, наряду со всеми остальными, бремя ее поддержания. Наличие у государства собственных «ворот в глобальный мир» позволяет национальным политическим, экономическим, научно-образовательным и культурным элитам войти в узкий клуб лиц, участвующих в принятии ключевых решений на глобальном уровне в каждой из этих сфер⁵⁰. Модель «глобальных ворот» открывает важные инструментальные возможности для понимания того, каким образом национальные экономики интегрируются в глобальную экономическую систему. Она не только позволяет оценить актуальное положение дел в этой сфере, но и создает основу для обсуждения стратегии стран, чья интеграция в глобальную экономическую систему еще не завершена, в т.ч. и столь громадных по своей территории, ресурсам и населению, как Россия, Индия, Китай и Бразилия. В случае России, радикально обгоняющей Китай, Индию и Бразилию по уровню развития человеческого потенциала, в первую очередь – образования и науки, данная проблема приобретает особую остроту⁵¹.

      Горизонтальные  сетевые структуры, таким образом, начинают играть в современном мире ведущую роль. С одной стороны, резко падает значимость ориентации на высшую власть; сетевые структуры поддержки, информированности оказываются гораздо более значимыми. С другой стороны – со стороны собственно властных структур происходит принципиально сходный процесс - самоизоляция от народных масс.

     Успехам на пути глобализации способствуют распространение  средств массовой коммуникации и  развитие транспорта. Эти же факторы  приводят, в конечном счете, к изменению  пространственных и временных характеристик, которые, кажется, окончательно утрачивают свой физический смысл и полностью переходят в разряд категорий виртуальных. Временная перспектива существенно сокращается, история окончательно утрачивает ретроспективную глубину. Аргументы о сжатии времени-пространства в современном мире, и сами представления об этом процессе были введены в обиход широкой публики Э.Гидденсом и Д.Харвеем. К ним обращался также Мануэль Кастельс⁵², вводя понятие вневременного времени, чтобы подчеркнуть, что сетевое общество пытается создать «вечную вселенную», в которой временные ограничения будут все больше и больше сниматься. Кастельс убедительно показывает, как манипулируют временем «электронно управляемые глобальные рынки капитала», и как это отражается на рабочем времени, на которое также оказывается воздействие («гибкий график») в целях максимально эффективного использования. Кроме того, сетевое общество ведет к «размыванию образов жизни», и характерной чертой этого процесса становится «слом ритмичности», причем в такой степени, что манипулированию подвергаются биологические фазы жизни человека (50-летние женщины рожают, развивается крионика, генная инженерия). Довольно убедителен Кастельс и в вопросе о «мгновенных войнах». Так он называет войны, которые после победы Запада в «холодной войне» державы вели короткими решительными бросками, используя самые передовые технологии, и которые СМИ в «стерильном» виде презентовали всему миру. Кастельс делает далеко идущие выводы из того обстоятельства, что наступил конец традиционных войн. Он говорит, что на протяжении почти всей истории война была необходимым «обрядом перехода» и, по его мнению, служила постоянным напоминанием о смертности человека, а также точкой отсчета для выживших. Теперь это уходит в прошлое, от чего еще больше укрепляется культ вневременного времени, где мы живем в вечном настоящем. Современное время - это время так называемых «проектов», которые реализуются на коротких дистанциях. Пространство практически перестает оказывать влияние на жизнь и деятельность людей, поскольку становится легко преодолимым благодаря развитию транспорта, а то и вовсе исчезает, когда благодаря средствам массовой информации человек становится «очевидцем» событий, происходящих в любой точке земного шара.

      Социальное  поле в эпоху постмодерна также изменяется в сторону все большей фрагментированности и нестабильности. Человек в этой измененной ткани общества не ставит перед собой универсалистских целей познания, политической или экономической деятельности. Он целиком сфокусирован на том, чтобы найти свой сегмент в этом мире и выразить себя в этом сегменте.

      В попытках осмыслить собственно социокультурные  трансформации сложилось философское  течение постмодернизма, принципиальной чертой которого можно назвать, пожалуй, противопоставление интеллектуальной традиции Просвещения. В частности, постмодернисты отвергают основную посылку Просвещения – принципиальную постижимость человека и общества силами разума. Постмодернисты не приемлют того, что они называют тотальными объяснениями или «великими сказаниями» (Жан-Франсуа Лиотар). С этой точки зрения, все попытки объяснить мир, в котором мы живем, если они используют такие понятия, как «развитие цивилизации», «становление капитализма», «силы прогресса» должны быть отброшены. Во-первых потому, что с точки зрения постмодернистов, все теоретические построения представляют собой своего рода матрицу, искусственно сконструированную  исследователем, а потому субъективную, систему координат, в которую «вписывается» окружающая реальность. Но обвинения состоят не только в том, что «тотальные объяснения» социальных сдвигов являются замаскированными попытками придать настоящему и будущему определенный облик, но и в том, что ход истории разоблачает и дискредитирует эти попытки. Утверждается, например, что эти таким образом ухудшилось положение слаборазвитых стран (тут и наступление пустынь, и кислотные дожди, и чрезмерная урбанизация, и экономики, которые оказались в зависимости от уровня цен на международном рынке сельскохозяйственной продукции), и принцип «получать больше, давать меньше», который пришел в противоречие с требованиями экологии, поставил под угрозу выживание человека и животного мира планеты и т.п. Сами постмодернисты считают, что им удалось избавиться от «смирительной рубашки Просвещения», прекратить погоню за истиной и тем самым обрести свободу различий: в анализе материала, объяснении и его интерпретации.

     Так как само понятие истины постмодернизм  считает фантастичным, то, соответственно, он отказывается и от поиска аутентичности, ведь если нам известно, что ничто само по себе не имеет смысла, а есть только различные интерпретации (Ролан Барт называл это полисемантическим видением), то вполне логично полностью отказаться от поисков смысла. Характер человека постмодерна таков, что он легко мирится с тщетностью этого поиска и не впадает от этой тщетности в уныние, предпочитая вместо этого находить удовольствие в ощущении бытия.

     Таким образом, говоря о постсовременности, имеется в виду характерное для  нашего мира состояние брожения, неустойчивости, текучести, скепсиса, иронии и нестабильности любых отношений. Один из наиболее выдающихся социологов, занимавшихся постсовременностью, Зигмунд Бауман, в качестве одного из основных признаков нашего времени указывал на нашу постоянную неуверенность, которая является обратной стороной огромного пространства выбора, которое у нас появилось. Попав в постсовременность, мы понимаем, какое количество препон исчезло с нашего пути по сравнению с предыдущими поколениями, но одновременно мы оказываемся перед тяжким выбором, как нам жить дальше, при том, что ясные критерии для выбора исчезают. Бауман также обращает внимание на постоянно возникающие перед нами «соблазны», которыми постоянно искушают нас реклама, маркетологи и знаменитости, используя возможности СМИ и других средств воздействия на наше воображение, тогда как предшествующая система постоянно стремилась держать под контролем источники этих соблазнов. Внимание, которое уделяют постмодернисты знакам и значениям, симуляции и неаутентичности, влиянию критериев перформативности, если они применяются к знанию и информации, особой роли электронных способов распространения информации, - представляют интерес для изучения явления информационной революции.  

     Личность  в культуре постмодернизированного общества

     Мы  упоминали уже (когда речь шла о выделении критериев «наступления» постмодернизированного (информационного) общества) о возрастающей роли профессионалов-экспертов в экономике нового общества. Однако укрепление значения экспертного знания – лишь частный случай более масштабных процессов, связанных с изменением самоощущения индивида и его роли в меняющемся миропорядке.

     Как отмечают теоретики школы регулирования (А.Липиц, М.Альетта, Р.Буайе, Д.Харви, С.Лэш, Дж.Урри), значимой чертой информационного  общества становится рост гибкости, находящий проявление в разных областях: в выборе профессии, производстве, потреблении. Соответственно,  классовые категории индустриальной эпохи и связанная с ними общая культура (рабочий-мужчина – работа, сообщество, приятели, девушки, футбол, бега, пиво) уступают место различным образам жизни, выбору и предпочтениям. Вот как определяют Болтански и Чапелло «умение быть», то есть компетентность в современном мире: «оно состоит в том, чтобы делать акцент на многозначности, на гибкости использования людей и предметов, на способности учиться и приспосабливаться к новым функциям, а не во владении теми или иными умениями и обладании той или иной квалификацией»⁵³. Утверждение, что для населения характерен различный образ жизни, сейчас стало общим местом социологического анализа. Место единообразия и похожести занимает разнообразие внутри индивида и внутри социальных групп. Пожалуй, можно согласиться с подобными прогнозами и утверждениям теоретиков постиндустриализма: современная эпоха действительно является эпохой демассификации общества, дестандартизации культуры и персонализации ее субъекта. Некоторые авторы расценивают эти процессы как проявление демократизирующей силы, которая открывается в новом опыте и новых возможностях, стимулирует «децентрализованное» Я и вызывает эмоциональный подъем. Другие же говорят о том, что это приводит к фрагментации идентичности, к утрате стабильности и удовлетворения.

     Необходимо  также четко понимать, что те процессы, которые многие из теоретиков постмодернизма обозначают как персонализацию личности, в реальности выступают в качестве процессов индивидуализации не процессов творчества, а процессов потребления, где огромный выбор товаров, услуг и способов осуществления активности задается властными структурами, а потребление органично вписывается как в систему раскрепощения личности, так и в процедуры тотального управления человеком и его потребностями. Подобная активность человека в процессе потребления задается извне, а свобода самовыражения подменяется как свободой выбора, комбинаций, так и свободой критики, отторжения, игнорирования установленных извне ценностей, образцов деятельности, формул развлечения и досуга. Подобная персонализация осуществляется посредством современных стратегий формирования сознания, где, впрочем, жесткие формы сменяются мягкими, а управление – соблазном, обольщением.

     Но  каковы бы ни были различия в точках зрения, в одном соглашаются все: вместе с признанием права на различный образ жизни складывает новый индивидуализм. Однако пока представляется более точным говорить об изменении количественных, но отнюдь не качественных параметров формирующейся культуры: по-видимому, инновативная, сложная, специализированная культура, предполагающая высокую творческую активность, останется еще в течение достаточно продолжительного времени культурой высокообразованной части общества и с ростом этой социальной страты будет приобретать все более существенное значение, массовая же стандартизированная культура еще в течение достаточно продолжительного времени сохранит свое доминирующее положение как культура социальных слоев, обладающих массовым сознанием. 

      Обновление  жизни, вероятно, начинается не с другого  человека или мира вне нас, а прежде всего, с нас самих. Поэтому новый  человек – это не только личность, но человек, вставший на путь «духовной навигации»⁵⁴. Духовная навигация – это наблюдение за собой, продумывание своей жизни, ее смысла и назначения, это стремление реализовать намеченный сценарий жизни, отслеживание того, что из этого получается реально, осмысление опыта своей жизни, собирание себя вновь и вновь. В рамках подобной практики человек является личностью, но не совсем обычной. Можно обратиться к М. Хайдеггеру, утверждавшему в статье «Вопрос о технике», что для того, чтобы человек снова стал свободным в отношении техники, он должен кардинально перемениться: «опомнившись, снова ощутить широту своего сущностного пространства»⁵⁵. Общая позиция здесь такая: человек действует не столько следуя своей социальной роли, но реализует свое видение действительности, которое он нащупывает, выстраивая свою жизнь, постигая мир.