Феноменология культуры

 Главная феноменологическая  сложность в конструировании  процесса длительности состоит  в том, чтобы структурно сохранить тройную нить времени, представить поток времени разворачивающимся в трех направлениях темпоральности, причем ретенциальный и протенциальный фоны – как ближайшее “темпоральное окружение” – формируют не только структуру настоящего времени, но и оказываются необходимыми для того, чтобы передать плотность прошедшего и будущего в явлении.

Так, воспоминание вовсе  не есть ожидание, однако “оно обладает горизонтом, направленным на будущее”. В этом свете содержание таких  оксюморонов, как, например, воспоминание о будущем или предвосхищение прошлого, утрачивает свой парадоксальный оттенок и приобретает у Гуссерля характер явления, для которого возможно дескриптивное развернутое описание.

      Теперь-момент, ретенция и протенция в их  единстве и переходах одного в другое дают «временное поле», или «конкретное настоящее». При  помощи структур  первичной памяти реконструируется элементарнейшая из модификаций сознания – восприятие. Но временные модификации восприятия дают возможность выявить всю его сложность,  оно, несмотря на свою обманчивую простоту, не является процессом очевидным. Восприятие (как отмечает Петер Прехтль)  не может быть сведено к одной фазе, поскольку оно находится в непрерывном изменении в потоке сознания. Модификации отражают многообразие форм и структур процесса восприятия. Временные модификации  сознания  (ретенции, протенции, первичные импрессии) позволяют нам понять работу сознания в произведении предмета. Время, как и сам предмет, – это результаты работы сознания. Время позволяет зафиксировать в сознании одновременно тождественность и длительность вещей, событий, явлений. И это не отдельная работа, а напротив, существенный момент любого предметного полагания. При этом предмет восприятия, меняясь, не перестает приниматься как тождественный, тот же самый. Феномен во временных связях и отношениях остается предметом устойчивости и изменчивости одновременно. Феномен во временных связях и отношениях остается предметом устойчивости и изменчивости одновременно. Таким образом, первичная память дает нам длительность происходящего, и тем самым упорядочивает феномены сознания, находящиеся в потоке.

При этом следует отметить, что Гуссерлю важны не парадоксы  в духе стоиков или Ж. Делеза, но выявление двух основных структур феноменологической дескрипции – структуры идентификации, сопутствующей всем без исключения актам сознания, как выражение тождественного предметного содержания, с одной стороны²⁵, и формы описания процессов временных преобразований  интенционального содержания, – с другой. Проблема понимания того, как происходит сохранение и репродуцирование принадлежащего сознанию первичного материала в ретенциальных и протенциальных модификациях, а также в модификациях вторичной памяти и вторичного ожидания, – является одной из сложнейших в феноменологии.

      Вернемся  к нашему примеру. Воспринимая  Казанский собор, мы можем позволить  себе обойти его с разных  сторон, при этом мы видим, что  он меняется, например, северная, украшенная  колоннадой сторона его очень  отличается от восточной, где  помещен алтарь. Непрерывно обходя собор с разных сторон и ни на секунду не теряя его из виду, мы ведь не накладываем свои впечатления на матрицу одного его фрагмента. Не он, а некоторая идеальная мера удерживает целостность нашего восприятия в границах предметного тождества. Но это уже функция вторичной памяти, в которой, как раз и находятся во всегда доступном наличии такого рода предметы, как «собор», «дом», «человек». Эти определенные предметы, которым наглядно может и ничего не соответствовать в наличном восприятии,  кореллирующие с определенными смыслами (такими, как «посвященный Казанской Божьей матери», «построенный архитектором Воронихиным», «ампирное сооружение» и др.), тем не мене дают нам точную и определенную основу воспринятого. Эти предметные смыслы, источником которых   выступает уже вторичная память и совершенно иные лежащие в ее основе темпоральные связи, также вступают в фазу Теперь-мгновения в едином потоке предмето- и смысло-образования.

Итак, время представлено в феноменологии Гуссерля как  определенность интенционального содержания в различных модусах и фазах переживания, как схватывание восприятия в его отдельных моментах, отнесенных к сознанию как единому потоку (континууму) разнообразных переживаний. Гуссерль сетует, что ему “не хватает названий” для этой двойной бухгалтерии описания феноменов во времени, т.е. для выражения идеи существования временного предмета, раскрывающегося во временном же существовании самого сознания. В действительности ему приходится быть чрезвычайно изобретательным в определении разнообразных положений во временном континууме восприятия, мгновений-состояний, которые относятся к настоящему в такой же степени, как и к минувшему или еще только наступающему. Чтобы выразить темпоральную природу сознания, он использует множество выражений: время, временение, временность, темпоральность, длительность, ретенция, протенция, первичная память, первичное ожидание, имманентная длительность, континуум времени, прошлое-настоящее-будущее, «точка Теперь», «грубое Теперь» (в котором еще не различены с достаточной очевидностью настоящее и ближайшее прошлое) и пр. и пр..

Время выстраивается  как множество все новых подключаемых Теперь-содержаний, в которых прошлое  и будущее оказываются динамичными  и подвижными, так же как и настоящее, постоянно контролируемое из непрерывно продуцируемого актуального Теперь-мгновения.

Анализ сознания Гуссерль осуществляет таким образом, что  оказывается возможной реконструкция  временных модусов, в которых  сохраняется временная определенность и уникальность мгновений восприятия, соотнесенных не с линейным, гомогенным порядком времени, а с континуальной («объемной») его структурой.

Но временная реконструкция  процесса восприятия позволяет отразить не только понимание длительности переживания  и разнообразия его фаз, но и то, что, меняясь, предмет не перестает узнаваться как тождественный, и показать, как сама эта предметная тождественность, в свою очередь, соотносится с целостностью и тождественностью самого сознания. Как мы видели, Гуссерль в анализе темпоральных форм сознания исходит из некоторой самоданности мгновения “Теперь”. Но точка-Теперь, хоть и служит неизменным ориентиром для внутреннего упорядочивания феноменов сознания, осуществляющихся в потоке переживаний, тем не менее пригодна лишь для описаний квазивременного порядка, структура которого ограничена возможностью организации текучести потока только в серии доактуальных и послеактуальных фаз. Одной точки-Теперь недостаточно, чтобы конституировать формы имманентного, объективного, подлинного времени (здесь все приведенные временные предикаты, разумеется, следует принимать в редуктивно-феноменологическом смысле).²⁶

Для выражения единства и полноты сознания-времени Гуссерль употребляет понятие темпоральной окрестности, посредством которого вводятся в феноменологическое описание временные фоны сознания. Это означает, что временная вещь наполняется временным содержанием и включается во временной мир (синхронизируется в этой структуре с другими временными вещами), а с другой стороны, сама временная вещь берется в своей изменяющейся ориентации по отношению к “живущему Теперь” (т.е. соотносится с осью координации – в самом воспринимающем сознании)²⁷.

Включение предмета в  определенный дескриптивно-синхронизирующий порядок описания расширяет горизонт темпоральности – связка неопределенного настоящее-прошлое-будущее дополняется структурными описаниями “плотности” ближайшего временного окружения.

Если вернуться к примеру с Казанским собором, то разницу между феноменологическим и нефеноменологическим способами описания можно представить следующим образом.  Любые нефеноменологические описания всегда выступают частью бесконечной, требующей все новых дополнений, коллекции определений. Феноменологическое описание предмета не может складываться из суммы, извлекаемой из разных источников, поскольку такое сложенное всегда будет трансцендентным (внешним) для сознания. Имманентный (присущий конкретно этому сознанию) предмет конституируется как интуитивная и непрерывная последовательность восприятий и воспроизведений в структуре первичной и вторичной памяти, а также в опережающем (протенциальном) сознании-восприятии. Но и имманентный предмет еще не определяет структуру полной дескрипции. Явление собора – как устойчивое абсолютно тождественное содержание восприятия – невозможно в феноменологическом описании, которое всегда является разверткой многообразных переживаний, дескриптивное “изображение” также не равно сумме данностей воспринимающего сознания, ограниченного как момент потока, как срез в сознании, скрепляющем разновременные объекты. Следовательно, для описания восприятия необходимо эксплицировать как смысл настоящего, так и смыслы прошлого и предчувствуемого будущего. Гуссерль отмечает: “В этом отношении интуитивный опыт ожидания есть перевернутый интуитивный опыт воспоминания, ибо в последнем Теперь-интенции не предшествуют процессу, но следуют за ним. Они, как пустые интенции окрестностей, лежат в противоположном направлении”²⁸.

Само восприятие, несмотря на свою обманчивую простоту, хоть и  имеет интуитивную основу производства своих содержаний, не является процессом, изначально прозрачным для сознания, его производящего, поскольку представляет собой сложную модифицированную структуру, которая только в ходе своего реконструирования может быть определена как очевидностно дескриптивная. Очевидность в гуссерлевском прочтении является результирующим показом, позволяющим увидеть предмет сознания наделенным особым феноменологическим смыслом как реконструированное (восстановленное), как предшествующее немодифицированное в последующем модифицированном²⁹.

Моделируя процессы восприятия, Гуссерль употребляет почти искусствоведческий термин “импрессиональное восприятие”, смысл которого соответствует “идеальной возможности точно соответствующего воспроизведения”³⁰.

Характеризуя предметности восприятия, Гуссерль выражает различие “трансценденого” (вещественного, данного в восприятии как «внешняя» вещь, как предмет внешнего опыта) и “имманентного” (не имеющего адекватных коррелятов во внешнем мире) смыслов явления. Импрессионально воспринятое Гуссерль относит целиком к области явленного, это – в строгом смысле слова – феномен. “Имманентный” предметный смысл “обретается во взаимосвязи переживания”³¹.

“К вещи как таковой, во всякой реальности в подлинном  смысле <...> по самой сути и вполне «принципиально» принадлежит неспособность быть имманентно воспринимаемой, а тем самым быть вообще обретаемой во взаимосвязи переживания. Так что вещь сама, вещь вообще называется трансцендентной. В этом как раз и сказывается принципиальная различность способов бытия, какая вообще есть на свете, – различенность сознания и бытия”³².

Только в идеальной  возможности полного сущностного («ноэматического») описания предмет  представляется как данный весь в  сознании. В этом отношении феноменологическая дескрипция  обещает нам дать предмет в идеальном воспроизведении.

Таким образом, время  служит Гуссерлю основанием к последовательному  переходу от описания феномена в его  уникальной предметной изолированности  в воспринимающем сознании к предмету как “самой вещи”, которая перестает  быть для Гуссерля характеристикой “трансцендентного” (или “объективного”) порядка. Вещь лишается всяких признаков мистической недосягаемости для феноменологически дисциплинированного сознания.

В воспоминании, как в  структуре принципиально отличной от восприятия и относящегося уже ко вторичной памяти,  интенциональная природа сознания проявляется более наглядно, чем в актах восприятия.  Если отдельные ретенции можно конструировать как простое всматривание, схватывание и по своей природе они, как было показано выше, представляют сложный процесс связей различных фаз настоящего, то формы осуществления воспоминания – вторичной памяти - выступают как репродуцирование содержаний, уже содержащихся в сознании (этот процесс с наглядностью проявляется, когда воспоминание “всплывает” в нашей памяти). При этом оно может быть смутным или ясным, может иметь форму длящегося воспоминания или моментального снимка. Воспоминание, другими словами, является “действительно «вос-производящим»”, повторяющимся содержанием. Тем не менее, воспоминание как осуществляемый акт, является сознанию изначально как первично конституированное содержание, а затем уже – как нечто уже бывшее. (Т.е. в нем также, как и в восприятии, можно обнаружить первичное импрессиональное содержание и ретенциальные структуры, в которых “временной предмет снова полностью выстраивается в континууме воспроизведений”, когда он как бы снова воспринимается, вплоть до ретенций, но с индексом  (поправкой) на репродуктивные модификации).

С точки зрения феноменологии  в восприятии, т.е. в непосредственном интуитивном схватывании “реального объекта”, идеальный состав воспринятого (например, то, что он распознается как «собор») свидетельствует о том, что само это реальное представляет собой уже идеально конституированное образование, – значит, к одному идеальному (любому так называемому объекту) мы присоединяем другое идеальное – любой предикат, например, “красивый”. В феноменологии, таким образом, “непосредственному”, “импрессиональному”, “данности” присвоен такой индекс сознания, который показывает, что сфера мыслимого перекрывает сферу эмпирического, сфера опосредованного мышлением – сферу непосредственного чувственного, сфера интенционального – сферу объектного и объективного³³.

Гуссерль снимает проблему “бесконечного регресса” первичного материала восприятия: это первичное либо занимало бы весь горизонт сознания, ретенциально воспроизводясь и выталкивая все другие формы и источники предметного присутствия, и одно и то же воспринятое поглощало бы сознание все целиком и длилось бы бесконечно, либо же картина сознания в каждый момент времени представляла бы собой пеструю мозаику разнообразных дискретных содержаний, меняющихся от мгновения к мгновению, при этом предмет не распознавался бы как тот же самый. Следовательно, в феноменологическом описании Гуссерлю необходимо было показать источники связи содержаний внутри сознания, а также ввести коррелирующие механизмы, которые бы включали в описание динамическое многообразие импрессии.

Эти сложности анализа  восприятия разрешались Гуссерлем в “Феноменологии внутреннего сознания времени”: хотя “течет вся сразу множественность”, но сознание мыслит определенную  фазу “только как фазу, и без возможности расширения”³⁴.

В рефлексии будущее  и прошлое имеют общую границу: они возникают как два луча, берущие начало из одной и той же точки-Теперь, причем первичная память (т.е. прошлые содержания) устремлена в будущее так же, как и протенция (ожидаемые содержания), сцеплена с уже определившимся, прошлым. Эта обратимость феноменологического времени играет чрезвычайно важную роль в процессах предметной идентификации, поскольку понимание предмета как “того же самого” в актах сознания, которые абсолютно не опираются на референтные (соотнесенные с определенным представителем) или денотативные (обозначающие некий предмет) отношения, было бы неразрешимой проблемой, если бы в самой темпоральной организации процесса восприятия Гуссерль не вычленил содержания, которые как бы “выходят из берегов” ограничивающей их формы.

Гуссерль задается вопросом, что представляет собой целое предмета с точки зрения восприятия (которое может длиться до бесконечности), и показывает, что это целое реконструируется по-разному в зависимости от темпоральной стратегии исследователя. Он полагает, что если интенция направлена на весь временной объект целиком, то точка-Теперь охватывает всю историю предмета, и воспринимаемое относится к исторически растянутому целому. Если на отдельное, то целое оказывается всегда уже “прошлым”. При восприятии собора св. Софии в Константинополе некоторые характеристики этого предмета будут существенно меняться в зависимости от того, что мы удерживаем в сознании как целое. Например, византийские мозаики являются частью истории собора, целиком отнесенной к его прошлому, никак не связанному с его последующей исламской историей. Или, например, когда в византийском соборе мы наталкиваемся на щит с арабской вязью, то в отношении к “целому” (истории) собора эти содержания переживаются как данности исторического Теперь, и мы оказываемся в границах “мусульманского настоящего” собора. Если же  мы имеем в виду “всю” его временную историю, то она репрезентируется как христианское-православное-мусульманское-“и-еще-как-то-иначе- исторически-возможное”. Если мы ограничиваемся частью его истории, то византийская форма попадает в его “прошлое”, если интенция направлена на целое – она является настоящим собора. По сути дела, исторический подход по форме “целого” предполагает надвременную структуру восприятия из точек всех мыслимых Теперь. В “Картезианских размышлениях” (в пятом размышлении) Гуссерль уточняет принцип конструирования “исторического” и “культурного”: “Тот факт, что каждый ... предикат мира возникает в результате временного генезиса, а именно такого генезиса, который укоренен в человеческом претерпевании и действии, не нуждается в доказательстве”³⁵.