Хрестоматия экологии

Человеческая история  научила нас (так, во всяком случае, мне хотелось бы верить), что завоеватель  неизбежно сам обрекает себя на поражение. Почему? Потому что его роль подразумевает, будто он святым духом знает, чем живо сообщество, кто и что требуется для того, чтобы оно было живо, а кого и чего не требуется. Но обязательно выясняется, что ничего он не знает, - вот почему его завоевания обречены с самого начала.

     Такое положение существует в биотическом сообществе. Патриарх Авраам точно знал, для чего существует земля – для того, чтобы источать мед и млеко в его, Авраама, уста. В настоящее время вера в такую предпосылку обратно пропорциональна образованности.

     Обыватель  в наши дни убежден, что наука знает, чем живо сообщество, ученый же менее твердо убежден, что ему это неизвестно. Он отдает себе отчет в невероятной сложности механизма биоты, который, возможно, так никогда и не удастся понять во всех частностях.

      Тот  факт, что человек – всего лишь один из членов биотического сообщества, доказывается экологическим толкованием истории. Многие исторические события, до сих пор объяснявшиеся исключительно человеческой предприимчивостью, в действительности представляли собой биотическое взаимодействие людей и земли. Особенности земли воздействовали на события с не меньшей силой, чем особенности живших на ней людей.

     Экологическая совесть

     Охрана  природы – это состояние гармонии  между людьми и землей. Несмотря  на почти сто лет пропаганды, развитие этой охраны идет черепашьим шагом и ограничивается главным образом благочестивыми вздохами на бумаге и красноречием на съездах и конференциях. Сейчас, на исходе сороковых годов, мы, сделав шаг вперед, все еще делаем два шага назад.

      В качестве  противоядия обычно рекомендуется  «всемирно расширять экологическое  просвещение». Спорить с этим  не приходится, но достаточно  ли только расширить его? Или  в нем самом не хватает чего-то  существенного?

      Изложить  вкратце суть нынешнего экологического просвещения не просто, но, насколько я понимаю, сводится она к следующему: выполняй требования закона, голосуй за подходящего кандидата, вступи в какое-нибудь общество и принимай необходимые и выгодные меры по охране природы на собственной земле, а остальное – дело правительства.

     Не слишком  ли легка такая панацея, что  бы принести сколько-нибудь заметную  пользу? Она не определяет, что  хорошо, а что дурно, не возлагает  никаких обязательств, не требует  жертв, не подразумевает никаких  изменений в современном мировоззрении. Отношение к земле она рассматривает только с точки зрения просвещенной корысти. Много ли толку с такого просвещения? Возможно, ответом на этот вопрос отчасти может послужить следующий пример.

     К 1930 году  всем, кроме экологических слепцов, стало ясно, что на юго-западе Висконсина верхний слой почвы уносится в море. В 1933 году фермерам объявили, что если они на протяжении пятидесяти лет будут следовать определенным правилам в использовании земли, общество для принятия восстановительных мер предоставит им бесплатно труд Гражданского корпуса по охране лесов и мелиорации, а так же необходимые машины и материалы. Предложение это принималось повсеместно, но  по истечении пятидесятилетнего контракта правила почти всюду были забыты. Фермеры продолжали следовать только тем из них, которые приносили непосредственную и видимую выгоду.

       Тогда  возникла мысль, что, может  быть, фермеры станут более памятливыми,  если сами составят правила.  И в 1937 году висконсинское законодательное собрание приняло закон о сохранении почв. По сути, он говорил фермерам: «Мы, общество, обеспечим вам бесплатную техническую помощь и одолжим необходимые машины, если вы напишите собственные правила пользования землей. Каждое графство может написать собственные правила, и они обретут силу закона». Почти все графства тотчас организовались, чтобы принять предложенную помощь, но прошло десять лет, а ни одно графство еще не написало ни единого правила. Определенный прогресс заметен, скажем, во введении ленточного посева, восстановлении пастбищ, известковании почвы, но об огораживании лесов от скота и запрете распахивать крутые склоны и пасти там коров все еще нет и речи. Другими словами, фермеры приняли те восстановительные меры, которые в любом случае были им выгодны, и уклонились от тех, которые были выгодны всему обществу, а им самим непосредственной выгоды как будто не приносили.

      В ответ  на вопрос, почему не были написаны  правила, вам отвечают, что общество  еще не готово их поддержать: сначала просвещение, а потом уже правила. Однако нынешнее просвещение не включает никаких обязательств по отношению к земле, помимо и сверх тех, которые диктуются своекорыстными интересами. В конечном итоге просвещения у нас больше, чем в 1937 году, почвы и здоровых лесов меньше, а паводков ровно столько же. Удивительно то, что существование  обязательств помимо и сверх своекорыстных интересов вполне признается сельскими общинами, когда речь идет об улучшении дорог, школ, церковных зданий бейсбольных команд. Однако никто не признает каких бы то ни было обязательств, когда речь идет о том, улучшить поведение падающей на землю воды или сохранить красоту и разнообразие сельского ландшафта. Этика использования земли все еще управляется экономическими своекорыстными интересами – точно так же, как социальная этика сто лет назад.

      Короче  говоря, мы попросили фермера  сделать для спасения его почвы  то, что ему удобно, и он сделал  только это и ничего больше. Фермер, который сводит на склонах  75% леса, пасет там коров и допускает, чтобы дождевая вода, камни и почвы сбрасывались оттуда в общую речку, остается (при условии, что в остальном он человек порядочный) уважаемым членом своей общины. Если он вносит известь в свои поля и применяет ленточный посев, он имеет право на все выгоды и привилегии, предоставляемые ему законом о сохранении почв. Этот закон – прекрасная машина, служащая обществу, но она чихает и кашляет на двух цилиндрах, потому что мы были слишком робки, слишком жаждали быстрого успеха и не рискнули объяснить фермеру всю полноту его обязательств. Обязательства обретают силу лишь в сочетании с совестью,  и перед нами стоит задача сделать объектом общественной совести не только людей, но и землю.

      Любое заметное изменение в этике всегда сопровождается изменениями в нашем мышлении, привязанностях, убеждениях и чувстве долга. Идея сохранения природы еще не коснулась этих основ нашего поведения – доказательством служит тот факт, что она пока не нашла отражения ни в философии, ни в религии. Стремясь облегчить сохранение природы, мы свели самую идею к банальности.

      Этику  можно считать руководством в  экологических ситуациях, настолько  новых, сложных и поздно обнаруженных, что разрешение их, наиболее выгодное  для общества, не всегда понятно  среднему индивиду. Индивид в подобных ситуациях руководствуется биологическими инстинктами. Возможно, что этика – это своего рода зарождающийся общественный инстинкт.

     Чтобы открыть  дорогу становлению этики, достаточно  одного: просто перестать считать  бережное обращение с землей чисто экономической проблемой. Рассматривая каждый вопрос, ищите не только то, что экономически выгодно, но и то, что хорошо этически и эстетически. А хороша любая мера, способствующая сохранению целостности, стабильности и красоты биотического сообщества.

 Пожалуй, наиболее серьезное препятствие на пути развития этики земли заключается в том, что наша образовательная и экономическая системы скорее уводят от подлинного понимания земли, чем способствуют ему. Сугубо современный человек отделен от земли множеством посредников и бесчисленными механическими приспособлениями. У него нет с ней связи и он видит в ней лишь пространство между городами, производящее пищевые продукты. Оставьте его на день наедине с землей, и, если там не окажется поля для гольфа или какого-нибудь «красивого пейзажа», у него челюсти сведет от скуки. Его вполне устроит, если гидропоника заменит земледелие. Синтетические заменители дерева, кожи, шерсти и других естественных продуктов земли подходят ему больше, чем они сами. Короче говоря, земля — это то, из чего он «давно вырос».

Почти столь  же серьезным препятствием этике  земли остается мироощущение фермера, для которого земля все еще  противник или поработивший его  суровый хозяин. Теоретически механизация  сельского хозяйства должна освободить фермера от оков, но так ли это на самом деле - вопрос другой.

Для того чтобы  понимать землю с позиций экологии, необходимо понимать экологию, а это  отнюдь не обеспечивается «образованностью». Собственно говоря, высшее образование  почти во всех областях словно бы сознательно избегает экологических понятий. И понимание экологии вовсе не обязательно дается учебными программами, снабженными экологическими ярлычками, -  его с тем же успехом могли бы обеспечивать география, ботаника, агрономия, история или экономика. Но каков бы ни был ярлычок, экологическое образование - большая редкость.

Будущее этики  земли выглядело бы безнадежным, если бы не существовало меньшинства, открыто восстающего против этих «современных» тенденций.

А. Швейцер

Этика благоговения перед жизнью

  Текст воспроизводится  по изданию: Швейцер А. Этика  благоговения перед жизнью. –М.: Прогресс, 1992.

      «Философия Декарта  исходит из положения «Я мыслю,  следовательно , я существую». Это  убогое, произвольно выбранное начало  уводит ее безвозвратно на путь абстракции. Его философия не находит контакта с этикой и задерживается в мертвом миро- и жизневоззрении.

     Истинная  философия должна исходить из  самого непосредственного и всеобъемлющего  факта сознания. Этот факт гласит: «Я – жизнь, которая хочет жить,         я – жизнь, которая хочет жить среди жизни, которая тоже хочет жить.» Это не выдуманное положение. Ежедневно и ежечасно я сталкиваюсь с ним. В каждое мгновение сознания оно является передо мной. Как из не пересыхающего родника, из него постоянно бьет живое, охватывающее все факты бытия миро- и жизневоззрение. Из его вырастает мистика этического соединения с бытием.

        Как в моей воле к жизни заключено страстное стремление продолжать жизнь и после таинственного возвышения воли к жизни, стремление, которое обычно называют желанием, и страх перед уничтожением и таинственным принижением воли к жизни, который обычно называют болью, так эти моменты присущи и воле к жизни, окружающей меня, независимо от того, высказывается ли она или остается немой.

      Этика заключается, следовательно,  в том, что я испытываю побуждение  выказывать равное благоговение  перед жизнью как по отношению  к моей воле к жизни, так  и по отношению к любой другой. В этом и состоит основной  принцип нравственного. Добро – то, что служит сохранению и развитию жизни, зло есть то, что уничтожает жизнь или препятствует ей.

      Фактически можно все, что считается  добрым в обычной нравственной  оценке отношения человека к  человеку, свести к материальному  и духовному сохранению и развитию человеческой жизни и к стремлению придать ей высшую ценность. И наоборот, все, что в отношениях людей между собой считается плохим, можно свести в итоге к материальному и духовному уничтожению или торможению человеческой жизни, а также к отсутствию стремления придать жизни высшую ценность. Отдельные определения добра и зла, часто лежащие в разных плоскостях и как будто бы не связанные между собой, оказываются непосредственными сторонами одного и того же явления, как только они раскрываются в общих определениях добра и зла.

     Но  единственно возможный основной  принцип нравственного означает  не только упорядочение и углубление  существующих взглядов на добро  и зло, но и их расширение. Поистине нравствен человек только  тогда, когда он повинуется внутреннему побуждению помогать любой жизни, которой он может помочь, и удерживается от того, чтобы причинить живому какой-либо вред.

      Он не спрашивает, насколько та  или иная жизнь заслуживает  его усилий, он не спрашивает  также, может ли она и в  какой степени ощутить его доброту. Для него священна жизнь, как таковая. Он не сорвет листочка с дерева, не сломает ни одного цветка и не раздавит ни одного насекомого. Когда он летом работает ночью при лампе, то предпочитает закрыть окно и сидеть в духоте, чтобы не увидеть ни одной бабочки, упавшей с обожженными крыльями на его стол.

     Если, идя после дождя по улице,  он увидит червяка, ползущего  по мостовой, то подумает, что  червяк погибнет на солнце, если  вовремя не доползет до земли,  где может спрятаться в щель, и перенесет его в траву. Если он проходит мимо насекомого, упавшего в лужу, то найдет время бросить ему для спасения листок или соломинку.

     Он  не боится, что будет осмеян  за сентиментальность. Такова  судьба любой истины, которая  всегда является предметом насмешек до того, как ее признают. Когда-то считалось глупостью думать, что цветные люди являются действительно людьми и что с ними следует обращаться, как со всеми людьми. Теперь эта глупость стала истиной. Сегодня кажется не совсем нормальным признавать в качестве требования разумной этики внимательное отношение ко всему живому вплоть до низших форм проявления жизни. Но когда-нибудь будут удивляться, что людям потребовалось так много времени, чтобы признать несовместимым с этикой бессмысленное причинение вреда жизни.

     Этика  есть безграничная ответственность  за все, что живет.