Холодная война

подбодрить меня?

   Пикеринг. У  вас ведь уже есть опыт,  старина.  Вы  же  были  женаты  на

матери Элизы.

   Дулитл. Да  кто это вам сказал?

   Пикеринг. Мне,  собственно,  никто  не  говорил...  Но,  естественно,  я

полагал...

   Дулитл. Ничего  тут нет естественного. Просто  у порядочных так  принято.

А я всегда поступал, как положено непорядочному. Только вы Элизе ничего не

говорите.

   Пикеринг. И  правильно сделали. Если  не  возражаете,  забудем  о   нашем

разговоре.

   Дулитл.  Ладно.  А  вы  поедете  со  мной  в  церковь,   полковник,   и

присмотрите, чтобы  меня окрутили по всем правилам?

   Пикеринг. С  удовольствием. Не знаю только, будет ли от меня, холостяка,

польза.

   Миссис Хигинс. А меня вы не приглашаете,  мистер Дулитл?  Я  бы  тоже  с

удовольствием побывала на вашей свадьбе.

   Дулитл. За  большую честь сочту, мэм, если  вы снизойдете. А старуха моя,

так та  на  стенку  от  радости  полезет.  Очень  уж  она  расстраивается,

бедняжка, что кончились  наши счастливые денечки.

   Миссис Хигинс (вставая). Тогда я велю подать  коляску и пойду одеваться. 

   Мужчины встают, Хигинс не трогается с места. 

   Миссис Хигинс. Я задержу вас минут на пятнадцать, не больше. 

   Направляется  к двери. Навстречу ей входит  Элиза в  шляпе  и  перчатках,

которые она застегивает  на ходу. 

   Миссис Хигинс. Элиза, я тоже отравляюсь в   церковь  на  свадьбу  вашего

отца. Вам удобнее  ехать со мной, а полковник Пикеринг  может  сопровождать

жениха. 

   Миссис Хигинс  уходит. Элиза проходит в комнату  и останавливается  между

окном и тахтой. Пикеринг присоединяется к ней. 

   Дулитл. Жених!  Ну и словечко! Скажешь такое,  и сразу тебе ясно, на  что

идешь. (Берет цилиндр  и направляется к двери.)

   Пикеринг. Элиза,  пока я не  ушел,  обещайте,  что  простите  Хигинса  и

возвратитесь к  нам.

   Элиза. Боюсь,  что папа не разрешит мне.  Правда, папочка?

   Дулитл (опечаленный,  но готовый  проявить  великодушие).  А  ловко  эти

шутники обвели тебя вокруг пальца, Элиза. Имей ты дело с  одним, ты  бы  уж

его из рук не выпустила. Вся беда в том, что их  оказалось  двое,  и  один

вроде как прикрывал  другого. (Пикерингу.) Хитрей не придумаешь, полковник,

но я не в претензии - я бы и сам  так  сделал.  Всю  жизнь  я  страдал  от

женщин; так уж если вам удалось выкрутиться, ваше счастье. Я в  ваши  дела

не полезу. Ну, полковник, пора нам двигаться. До  скорого,  Генри.  Элиза,

увидимся в церкви. (Уходит.)

   Пикеринг (заискивающе). Оставайтесь  с  нами,  Элиза.  (Идет  вслед  за

Дулитлом.) 

   Элиза хочет  выйти на балкон, чтобы не оставаться  наедине с Хигинсом. Он

следует за ней. Она  тут же возвращается в комнату, но он,  пробежав  вдоль

балкона, успевает преградить ей путь. 

   Хигинс. Ну  вот, Элиза, вы и поквитались  со мной, по  вашему  выражению.

Довольны вы, или  вам еще мало? Может быть, вы хоть теперь образумитесь?

   Элиза. Вы  хотите, чтобы я вернулась только  затем,  чтобы  подавать  вам

туфли, терпеть ваши вздорные причуды и быть у вас  на побегушках?

   Хигинс. Я  не сказал, что хочу вашего  возвращения.

   Элиза. Ах  вот как! В таком случае о  чем нам вообще говорить?

   Хигинс. О  вас, не обо мне. Если вы  вернетесь, я буду относиться  к  вам

точно так же, как  относился до сих пор. Я не могу  переделать  себя  и  не

собираюсь менять свои манеры. Кстати, веду я себя нисколько  не  хуже,  чем

полковник Пикеринг.

   Элиза. Неправда. Полковник Пикеринг ведет себя  с  цветочницей,  как  с

герцогиней.

   Хигинс. А  я с герцогиней - как с цветочницей.

   Элиза. Понятно. (Спокойно садится на тахту  лицом к  окну,  отвернувшись

от него.) Со всеми  одинаково.

   Хигинс. Совершенно  верно.

   Элиза. Совсем  как мой отец.

   Хигинс (с  усмешкой, но слегка сбавив тон). Я не совсем согласен с вашим

сравнением, Элиза. Однако  должен  признать,  что  отец  ваш  не  страдает

снобизмом и будет  чувствовать себя одинаково свободно в любом положении, в

каком может очутиться  по  воле  своей  капризной  судьбы.  (Серьезно.)  Вы

знаете, в чем секрет, Элиза? Не в том, что человек ведет  себя  плохо  или

хорошо, или еще  как-нибудь, а в том, что он со  всеми  людьми  ведет  себя

одинаково. Короче говоря, надо вести себя так, словно ты в  раю,  где  нет

пассажиров третьего класса и царит всеобщее равенство.

   Элиза. Аминь.  Вы прирожденный проповедник.

   Хигинс (раздраженно). Дело не в том, что я груб  с вами, а в том, что  я

никогда ни с кем  и не бываю иным.

   Элиза (очень  искренне). Мне все равно,  как   вы  со  мной  обращаетесь.

Ругайте меня, бейте, пожалуйста, -  я  к  этому  привыкла.  Но  (встает  и

смотрит на него в  упор) раздавить себя я не позволю.

   Хигинс. Так  прочь с моего пути. Я не  собираюсь  останавливаться   из-за

вас. С какой стати  вы говорите обо мне так, словно я  автобус?

   Элиза. Вы  и есть автобус. Завели мотор  и поперли, а  до  других  вам  и

дела нет. Но не думайте, я могу обойтись и без вас.

   Хигинс. Знаю. Я сам говорил вам, что можете.

   Элиза (уязвленная, переходит к другому концу  тахты и  поворачивается  к

камину). Да, говорили, бездушный вы человек. Вы хотели избавиться от меня.

   Хигинс. Врете.

   Элиза. Спасибо. (С достоинством садится.)

   Хигинс. А  приходило вам когда-нибудь в  голову, что я не  могу  обойтись

без вас?

   Элиза, (серьезно).  Не  пытайтесь  снова  меня  опутать.  Вам  придется

обходиться без  меня.

   Хигинс (высокомерно). И обойдусь. Мне не нужен никто.  У меня  есть  моя

собственная душа, моя  собственная искра Божественного  огня. (С неожиданным

смирением.) Но мне  будет недоставать вас, Элиза. (Садится  рядом  с  ней.)

Ваши идиотские  представления о жизни  многому  меня  научили  -  признаюсь

покорно и с благодарностью. Кроме того, я  привык  к  вашему  голосу  и  к

вашему виду, они  мне даже нравятся.

   Элиза. Ну  что ж, у вас есть записи  с моим  голосом  и  мои   фотографии.

Когда вам станет скучно без меня, послушайте запись.  У  нее,  по  крайней

мере, нет чувств, ей не причинишь боли.

   Хигинс. Но  я не услышу вашей души. Оставьте  мне свою душу,  а  голос   и

лицо берите с  собой. Они - не вы.

   Элиза. О,  да вы настоящий дьявол! Вы  умеете вывернуть душу, как   другие

выворачивают  руку,  чтобы  поставить  человека  на  колени.  Миссис  Пирс

предупреждала меня. Сколько раз она собиралась от вас уйти, но в последнюю

минуту вам всегда удавалось уломать  ее.  А  ведь  она  вас  нисколько  не

интересует, так же, как не интересую вас я.

   Хигинс. Но  меня интересует человеческая  природа и жизнь, а вы - частица

этой жизни, которая  встретилась мне на пути и  в  которую  я  вложил  свою

душу. Чего еще вы хотите?

   Элиза. Я  хочу быть безразличной к тому, для кого безразлична я.

   Хигинс. Это  торгашеский принцип, Элиза. Все  равно что  (профессионально

точно  воспроизводит  ее   ковент-гарденскую   манеру   речи)   "фиялочки"

продавать.

   Элиза. С  вашей стороны подло глумиться  надо мной.

   Хигинс. Я  никогда в жизни ни над кем  не глумился. Глумление не украшает

ни человека, ни его  душу. Я  лишь  выражаю  свое  справедливое  возмущение

торгашеским подходом к делу. В вопросах чувства я  не  признаю  сделок.  Вы

называете меня бездушным, потому  что  не  смогли  купить  меня  тем,  что

подавали мне туфли  и находили  очки.  Вы  были  дурой.  Женщина,  подающая

мужчине туфли, - отвратительное  зрелище.  Разве  я  когда-нибудь  подавал

туфли вам? Вы намного  выиграли в моих глазах, когда запустили  этими самыми

туфлями мне в  физиономию. Нечего сперва  раболепствовать  передо  мной,  а

потом  возмущаться,  почему  я  не   интересуюсь   вами.   А   кто   может

интересоваться  рабом?  Если  вы  хотите  вернуться,  возвращайтесь   ради

настоящей дружбы. Другого  не ждите. Вы и так получили от меня в тысячу раз

больше, чем я от вас. А если вы посмеете сравнивать свои собачьи повадки -

вроде таскания туфель - с тем, что я создал из вас  герцогиню Элизу,  то  я

просто захлопну дверь перед вашим глупым носом.

   Элиза. Зачем  вы делали из меня герцогиню,  если я вас не интересую?

   Хигинс (искренне). Так ведь это же моя работа.

   Элиза. Вы  даже не подумали, сколько беспокойства  причините мне этим.

   Хигинс. Мир  никогда бы не был  сотворен,  если  бы  творец  его  боялся

кого-нибудь обеспокоить. Творить жизнь -  значит  причинять  беспокойство.

Есть один только путь избежать беспокойства: убийство. Вы заметили,  трусы

всегда требуют, чтобы  беспокойных людей убивали.

   Элиза. Я  не проповедник, чтобы  обращать  внимание  на  такие  вещи.  Я

обращаю внимание только на то, что вы не обращаете внимания на меня.

   Хигинс (разозлившись, вскакивает и начинает ходить  по комнате).  Элиза,

вы идиотка! Я зря  трачу сокровища своего мильтоновского ума, выкладывая их

перед вами. Поймите  раз и навсегда - я иду своим  путем и делаю свое  дело.

А на то, что может  случиться с любым из нас, мне  решительно  наплевать.  Я

не  запуган,  как  ваш  отец  и  ваша  мачеха.  Выбирайте  сами   -   либо

возвращайтесь, либо идите ко всем чертям.

   Элиза. Зачем  мне возвращаться?

   Хигинс (встав  коленями на тахту,  наклоняется   к  Элизе).  Только  ради

собственного удовольствия. Из-за этого я и взял вас к  себе.

   Элиза (отвернувшись). А завтра, если я  не  стану   выполнять  все  ваши

желания, вы вышвырнете меня обратно на улицу?

   Хигинс. Да. Но  вы тоже можете встать и  уйти, если я не  буду  исполнять

все ваши желания.

   Элиза. Уйти  и жить с мачехой?

   Хигинс. Да. Или  продавать цветы.

   Элиза. Ах, если бы я могла опять вернуться  к моей корзине с цветами!  Я

бы не зависела ни от вас, ни от отца, ни от кого на свете! Зачем вы отняли