Социально-философский анализ пеницитарной системы России

138. Умышленное  убийство, совершенное в состоянии  внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного насилием или тяжелым оскорблением со стороны потерпевшего, - лишение свободы на срок до пяти лет или принудительные работы на срок до одного года.

139. Убийство  по неосторожности, а равно убийство, явившееся результатом превышения  пределов необходимой обороны, - лишение свободы на срок до  трех лет или принудительные  работы на срок до одного  года.

162.  Тайное  похищение чужого имущества (кража)  влечет за собой:

а) совершенное  без применения каких-либо технических  средств, в первый раз и без  сговора с другими лицами, - лишение  свободы или принудительные работы на срок до трех месяцев, совершенное  при тех же условиях, но вследствие нужды и безработицы, в целях  удовлетворения минимальных потребностей своих или своей семьи, - принудительные работы на срок до трех месяцев;

б) совершенное  повторно, или в отношении имущества, заведомо являющегося необходимым  для существования потерпевшего, - лишение свободы на срок до шести  месяцев;

в) совершенное  с применением технических средств  или неоднократно, или по предварительному сговору с другими лицами, а  равно, хотя и без указанных условий, совершенное на вокзалах, пристанях, пароходах, вагонах и гостиницах, - лишение свободы на срок до одного года;

г) совершенное  частным лицом из государственных  и общественных складов, вагонов, судов  и иных хранилищ или в указанных  в предыдущем пункте местах общественного  пользования, путем применения технических  средств или по сговору с другими  лицами или неоднократно, а равно  совершенное хотя бы и без указанных  условий лицом, имевшим специальный  доступ в эти склады или их охранявшим, или во время пожара, наводнения или иного общественного бедствия, - лишение свободы на срок до двух лет или принудительные работы на срок до одного года;

д) совершенное  из государственных и общественных складов и хранилищ лицом, имевшим особый доступ в таковые или охранявшим их, путем применения технических средств или неоднократно, или по сговору с другими лицами, а равно всякая кража из тех же складов и хранилищ, при особо крупных размерах похищенного, - лишение свободы на срок до пяти лет.¹¹»

Отчетливо видно как с течением времени  изменялись меры пресечения за совершенные  преступления. УК РСФСР 1926 года включал  почти вдвое меньше статей, предусматривающих  наказание в виде смертной казни, чем УК РСФСР 1922 года. Число приговорённых  к смертной казни в этот период не превышало 0,1 % от общего числа осуждённых¹².

Приведу ещё статистику количества вынесенных в СССР смертных приговоров по годам:

 Однако с тех пор как власть, взяла на себя функцию управления жизнью, внутренняя логика ее существования, а вовсе не появление гуманных чувств, все более затрудняла применение смертной казни. Для такой власти смертная казнь была одновременно пределом, скандалом и внутренним противоречием. Поэтому основанием для присуждения смертной казни чем далее, тем более становится не чудовищность самого преступления, а ужасность преступника, его неисправимость и общественная опасность. На законных основаниях убивают того, кто представляет для других биологическую опасность. Одновременно отмирают ритуалы и церемонии, которыми обставлялась некогда смертная казнь, и вообще казни перестают быть публичными.

Власть  над жизнью начала развиваться с  конца XVII в. в двух основных формах, образующих как бы два полюса, между которыми располагается целая сеть промежуточных форм. Первый полюс — это власть над телом как машиной: его дрессировка, использование его сил и способностей, увеличение его полезности и управляемости, включение в системы контроля. Для этого развивается целая совокупность различных дисциплинарных институтов — школы, колледжи, казармы, мастерские.

 Второй  полюс образуют формы, складывающиеся  позднее, к середине XVIII в. Это власть над телом как экземпляром биологического вида и связанными с ним биологическими процессами: рождением и смертью, показателями здоровья, продолжительности жизни и пр. В этой сфере власть осуществляется в виде регулирующего контроля: биополитика популяции.

Право суверена лишить жизни своего подданного заменяется администрацией тела и расчетливым управлением жизнью. Власть над живым требует укрепления тел и увеличения популяции одновременно с увеличением их полезности и управляемости. Для этого необходима выработка новых методов и приемов, пригодных для управления силами, способностями и склонностями. Роль таких механизмов и форм играли самые различные общественные институты, будь то семья, армия, школа, полиция или клиника. Изменение характера власти проявлялось также и в увеличении значения норм за счет законов. Власть, взявшая под свой контроль процессы жизни, нуждается в механизмах непрерывного воздействия, чтобы регулировать и  корректировать данные процессы. Для этого уже не подходят прежние институты законов и наказаний (вплоть до смертной казни) за их нарушение. Власть над живым управляет, распределяя живое в пространстве ценности и полезности. Для нее важно не столько отделить законопослушных подданных от враждебных суверену, сколько распределить их относительно нормы.

Власть как знание.

Развивая  свое учение о принципиальном отличии власти эпохи модерна  (власти над живым) от систем и форм властных отношений предшествующих общественных форм, Фуко объясняет происхождение и многие важные черты наук о человеке, например, клинической медицины, социологии, психологии. Но можно ли извлечь отсюда какие-то выводы относительно истории точных наук? Сам Фуко не дает никакого повода для подобного распространения его подхода. Однако настоящая работа предпринята именно с такой целью.

Такой замысел  нуждается в оправдании. В самом  деле, научную деятельность трудно рассматривать как объект дисциплинарной власти. Последняя никогда не организовывала и не контролировала научную деятельность таким образом, чтобы формировать «послушные умы» по аналогии с послушными телами. Не было детальной регламентации и контроля за научным творчеством. Не создавались для этого соответствующие техники и методы непрестанного всепроникающего контроля, не формировалось представление о норме ученого, нормальной творческой продуктивности и т. п. И когда Фуко говорит о власти-знании, то имеет в виду переплетение власти над человеком с изучением человека и накоплением знаний о нем. Тут не идет речи о физике или химии.

Тем не менее, рассматривая историю организации  научной деятельности, мы должны принять  в расчет и описанную Фуко трансформацию  системы власти. О необходимости  этого говорит следующее.

Известно, что с XVIII века государство все более систематично патронирует науку. Его отношения с наукой становятся все более тесными и организационно оформленными. Но Фуко уже показал нам, что эта власть, с которой начинает взаимодействовать наука, представляет собой весьма специфическую форму «дисциплинарной власти». Он показал нам также, что власть вообще продуктивна. Она не только запрещает, устраняет или препятствует, но и формирует свои объекты, исходя из своего понимания полезности, которую можно из них извлечь и стремясь максимизировать эту полезность. Отсюда естественным образом вытекает вопрос о том, какие следствия имело взаимодействие науки с подобным типом власти.

Чтобы ответить на него, мы должны учесть выявленные Фуко характеристики дисциплинарной власти: тенденцию к непрерывному функционированию, всепроникающему надзору и контролю, к эффективному использованию своих  объектов, к управлению от имени  нормы, которая навязывается всем подвластным  индивидам как эталон и критерий их оценки.

В современной  литературе в качестве социокультурного контекста науки XVIII в. рассматривалась по преимуществу идеология Просвещения с ее характерными чертами: свободомыслием, верой в разум и в то, что прогресс науки приведет к коренному улучшению условий жизни человечества, в частности, к замене неразумных социальных порядков и институтов разумными.

Однако  эта идеология существовала не в  безвоздушном пространстве, а в обществе, в котором развивались и распространялись формы дисциплинарной власти. Поэтому  можно сразу предположить, что  влияние идеологии Просвещения  переплеталось с влиянием формирующегося типа власти. Во всяком случае, представление  о том, в чем заключается полезность научного знания, формировалось в  их взаимодействии.

Фуко  недаром называет формирующийся  тип власти «властью-знанием»: она  неразрывно связана со знанием. В  самом деле, она утверждает общеобязательность нормы. Норма определяется, исходя из ориентации на извлечение максимальной пользы. Фуко показывает связь такой  власти со знаниями о человеке. Однако нетрудно понять, что власть использует не только такие знания. Перед ней стоят, например, проблемы управления экономикой страны, следовательно, и промышленным производством, в первую очередь имеющим значение для военного потенциала. Военная промышленность чем далее, тем более становится делом и заботой государственной власти, причем заботой постоянной, а не проявляемой от случая к случаю. Но в этой сфере власть, чтобы быть эффективной, должна опираться на такие науки, как механика, физика, химия и др. Таким образом «власть-знание» обращается и к точному естествознанию.

Размышляя над тем, насколько оправдано  использование концепции Фуко при  исследовании социальных факторов развития науки, необходимо также учесть и  то, что власть, с его точки  зрения, — это не только государство. Фуко стремится рассматривать ее как систему отношений, пронизывающих  все социальное поле. Всюду присутствуют многочисленные узлы отношений власти и подчинения, обладающие общими типологическими  чертами. Повсеместно в них завязываются сложные игры подчинения и сопротивления. Учет данного аспекта отношений  власти позволяет поставить вопрос о том, не возникают ли в эту  эпоху в самой науке структуры, обладающие «семейным сходством» с  дисциплинарной властью и не являются ли такие структуры столь же продуктивными. И если ответ положителен, то интересно  выяснить, в каких формах выражает себя эта продуктивность.

Таким образом, можно сделать вывод, что вопрос о влиянии на науку описываемой  Фуко системы власти вполне оправдан.

Полный  ответ на него требует обширных историко-научных  исследований, которые не под силу одному человеку, но предполагают совместную работу философов и историков  науки. Тем не менее уже сейчас можно показать многие важные моменты, связанные с постепенным изменением представлений об истине как цели научного познания.

Сам Фуко называл многие свои исследования археологическими опытами. Таковы его «Археология гуманитарных наук» и «Археология знания. Нельзя ли считать его интерес к практикам власти в современном обществе и особенно к практикам управления и контроля своеобразной археологией социальной политики? Его интерес к тому, что происходит с властью в отсутствии Короля, его увлеченность вопросами о полиции и дисциплине в XVI-XIX веках, его собственная позиция интеллектуала и активиста позволяют не без некоторого сомнения согласиться с наличием у него, по крайней мере, потенциальной археологии социальной политики как управленческой технологии нашего времени.

Исследователи отмечают, что М. Фуко нигде не употреблял специально этого термина. Тем не менее, его творчество содержит многочисленные отклики на реальные исторические процессы второй половины ХХ века на Западе, непосредственно  связанные с поиском новых  типов государственной социальной политики. Социальная политика европейских  стран, как она воспринималась Фуко, была живой наследницей полиции  Нового времени, с присущими ей методами вмешательства в частную жизнь  населения, с ее фокусировкой на вопросах репродукции и сексуальности. Революция 1968 года, современником которой Фуко был, и которая неизменно привлекала его, как и Великая французская  Революция, была не просто симптомом  кризиса государства всеобщего  благоденствия. Она для Фуко была симптомом кризиса всех прежних аппаратов безопасности, симптомом кризиса дисциплины.