Социология во Франции

идеи политеизма как эмпирического факта сравнительного религиоведения и собственной

биографии. И  с этой позиции он не может признать сверхъестественного обоснования

нравственности  и морали. Они имеют земное, то есть социальное происхождение. Но на

первоначальных  этапах развития люди не разделяли  нравственные принципы от

религиозных установлений. Те и другие сливались воедино. Понадобились тысячи лет для

осознания возможности  существования светской морали как  легитимного варианта

мировоззрения.

В одной из своих  работ Дюркгейм рассматривает способ или механизм

возникновения «священного». По его мнению, моменты  коллективного взаимодействия во

всяком сообществе порождают «те великие идеалы, на которых зиждется цивилизация...

Периоды творчества или обновления возникают тогда, когда люди в силу различных

причин приведены  в тесные отношения друг с другом, когда союзы и собрания

оказываются наиболее многочисленными, когда взаимоотношения  оказываются более

основательными  и обмен идеями наиболее активным... В такие моменты эта высшая

форма жизни  переживается с такой интенсивностью и исключительностью, что она  почти

полностью изгоняет эгоизм и банальность из всех индивидуальных сознаний. В такие

периоды идеалы стремятся к тому, чтобы соединиться  с реальностью и в силу этого  у

людей возникает  впечатление, будто близко то время, когда идеал будет осуществлен  на

самом деле и царство божье будет установлено на земле. Эта иллюзия не может

продолжаться  долго потому, что экзальтация  не способна сохраняться на такой  высоте:

это оказывается  слишком изнуряющим. Как только проходит критический момент, накал

общественной  жизни спадает, интеллектуальные и  эмоциональные действия отступают  на

задний план и индивидуумы возвращаются к  своему повседневному уровню»37.

Подъем коллективного  сознания, интенсивность общения, обмен  идеями и другие

признаки энтузиазма и вдохновения, навеянные воспоминаниями о Великой революции,

закрепляются  с помощью культов и обрядов  светского характера, а могут  оказаться

включенными в религиозный ритуал. Во всяком случае, Дюркгейм утверждает, что «не

подлежит никакому сомнению, что общество обладает всем необходимым для того, чтобы

вызвать чувство  божественного в умах, просто благодаря той силе, которой оно обладает

по отношению  к своим членам; общество для них  оказывается тем, чем является бог  для

исповедующих религию. Бог есть, прежде всего, существо, о котором человек думает как

о более возвышенном, превосходящем его самого, и свою зависимость от которого он постоянно ощущает»38. Иными словами, бог — это преобразованная в индивидуальном

сознании зависимость личности от общества.

Французская социология прошла длительный путь после "Элементарных форм

религиозной жизни", раскрывших социальную значимость совместных ощущений,

совместного переживания  в ходе исполнения некоего установленного обычаем ритуала.

Здесь корни  теории идентификации и идентичности: основания отождествления себя с

некоторым "Мы", то есть, увеличение самого себя, выявления  во мне некоего

внетелесного бытия.

В заключение этой главы о великом французском  социологе замечу, что

дюркгеймовский этап французской социологии существенно отличается от контовского,

не только в  теоретическом, но и в организационном  отношении. Конт обретает

последователей  своего учения главным образом за рубежом. Последователи Конта

возникают во всех странах, подготовленных к восприятию позитивистской трактовки

общества. Основным средством распространения его  влияния оказываются переводы с

французского на другие языки. Конт еще при жизни приобретает мировую известность. С

Дюркгеймом  дело обстоит иначе. Его теоретические  постулаты нуждаются не просто в

поддержке со стороны  прогрессистов, а в развитии поля эмпирических исследований.

Если в работе «Разделение общественного труда» Дюркгейм создает своего рода теорию

солидарности, то в «Самоубийстве» он находит способ подвернуть эту теорию

эмпирической  проверке.

В этом одно из объяснений того, что работы Дюркгейма, также как и его немецкого

современника  Вебера, при его жизни не получают признания в общеевропейском

масштабе. Лишь в России тщательно отслеживают его публикации и обеспечивают

переводы на русский язык39. Дюркгейм создает французское социологическое

сообщество, организует первый французский социологический  журнал. У него образуется

круг последователей, ориентированных на воспроизводство  эмпирической картины мира,

на фиксирование динамики коллективных представлений  в различных обществах и при

различных общественных состояниях. Он прокладывает пути к нескольким значимым

направлениям  французской социальной науки, среди  которых структурная лингвистика, а

далее – французский  структурализм. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

4. Французская социология  после Дюркгейма

Среди работ  постдюркгеймвомского периода привлекает внимание сравнительно

небольшая работа Эдмонда Гобло (1858-1935), вышедшая в 1925 году, то есть, после

Первой мировой  войны, когда Франция вступила в  период относительного

благосостояния. Работа называется «Уровень и преграда. Социологический этюд о

современной французской  буржуазии» (La barriere et le niveau. Etude sociologique sur la

bourgeosie francaise moderne)40. В ней рассматриваются вопросы, находящиеся в центре

проблематики  социальной структуры, а именно, соотношение  классовой позиции и

профессионального положения.

В отличие от Дюркгейма, Гобло исходит из того факта, что французское общество

достаточно  жестко структурировано. Оно разделяется, по крайней мере, на три класса:

буржуазию, людей  физического труда (рабочих и  ремесленников) и людей умственного

труда. Эти три  группы по разному воспринимают «общество», и, следовательно, у них не

существует  единой морали, которая делает их единым обществом. Скорее, они

воспринимают  общество сквозь призму их взаимоотношений  друг с другом.

Буржуа занимают господствующее положение; остальные  классы обслуживают его

с помощью своих  физических и интеллектуальных усилий. Равенство, которое

провозглашалось в ходе многочисленных революций  во Франции, уничтожило сословные

барьеры, но не уничтожило классовых. Кроме того, существует равенство в своей среде,

равенство внутри класса, но не между классами. Буржуа прежде всего ценит свое

независимое положение, которое определяется его доходом. «Превосходство буржуазии, -

констатирует  Гобло, - не является ни интеллектуальным, ни моральным. Умственный труд

оценивается как  более почетный в сравнении с  физическим трудом, однако еще более

почетно в буржуазной среде не трудиться вовсе, а жить на доходы. Из всех

интеллектуальных  и моральных качеств наиболее высоко ценятся те, которые

способствуют  умножению состояния. Практический ум, расчетливость, любовь к порядку,

экономность, педантизм  в делах – вот добродетели, которые культивируются буржуа.

Самые страшные пороки – те, которые мешают нормальному  течению бизнеса и

отрицательно  сказываются на доходах, а именно: нечестность, воровство, махинаторство,

обман… Буржуа не очень высоко ценит абстрактные  идеи, чистую науку и философию, он

не любит  доктринеров и идеологов и  подозрительно относится к слишком  образованным

инженерам –  хорошим теоретикам, но плохим практикам. Боязнь идей – характерная черта буржуазного сознания. Буржуа также претит воображение и сентиментальность. Он

гордится своим  практицизмом и утилитаризмом»41.

Классовая принадлежность определяет диапазон занятий, которые  допустимы для

выходцев из буржуазных семей. «Человек общества», - замечает Гобло, - может прекрасно

общаться с  людьми низких занятий, отдавая им приказания, но он не может жить рядом с

ними. Именно потому, что он буржуа и живет как буржуа, появляется в обществе буржуа,

носит на улице  и в обществе одежду буржуа, он не может заниматься деятельностью,

которая бы уронила его в глазах общества, оставила бы следы на его одежде или заставила

бы вращаться в среде людей низкого звания. Таким образом, чувство самоуважения

запрещает буржуа лично заниматься непривлекательной или чрезмерно тяжелой

физической  работой, а также обслуживать  других за деньги. Его образ жизни  должен

соответствовать моде и быть таким, чтобы прислуживали ему, а не прислуживал он сам.

Что касается умственного  труда, то он способствует повышению  социального

статуса человека, в то время как физический –  его понижению. Представители

умственного труда - интеллектуалы - остаются частью класса буржуазии, причем они

имеют относительно низкий социальный ранг. Уважение, питаемое к ним, носит

несколько двусмысленный  характер: люди наверняка не знают, являются ли эти

профессии обычными или престижными, достойными зависти  или презрения. О них часто

судят с оттенком неприязни и даже снисходительной  жалости.

Умственный  труд – хотя бы отчасти – действительно  бескорыстный труд, потому

что те, кто  им занимается, получают моральное  удовлетворение от затраченных усилий,

довольствуясь сравнительно небольшим денежным вознаграждением. Каждый

университетский профессор испытывает определенное чувство гордости при мысли, что

оплата его  труда не соответствует подлинной  ценности его служения. То же самое  чувство

испытывают  и судья, и солдат, и священник. Скромность их финансового положения

служит гарантией  того, что они не торгуют наукой, правосудием, воинской доблестью или

спасением души. Естественно, интеллектуалы остаются буржуа, если они уже буржуа по

своим доходам, семейным связям и принадлежности к  социальной среде, из которой

вышли. Если они  стали буржуа только в силу приобретенной  профессии, они являются